Глава 4

Художник усмехается, достает из кармана сигареты, закуривает и указывает рукой на длинную вереницу стульев выставленных напротив мольбертов. Я морщусь от едкого запаха сигарет, но заикнуться о своей неприязни не решаюсь и так перегнул. Однако, моя грубость его ни капли не смутила. А я чуть было не пожалел, что начал так резко, а оказывается зря.

- Я могу выбрать любой? – спрашиваю я.

Он кивает, берет с пола пустую банку неизвестно из-под чего и стряхивает в нее пепел. Я прохожу мимо нескольких незаконченных набросков и выбираю стул с совершенно пустым холстом. Разворачиваю его, сажусь лицом к художнику, закидываю ногу на ногу и достаю телефон.

- Боишься искусства? – отмечает он, приподняв одну бровь. – Картины не кусаются.

- Ничего я не боюсь, не хочу испачкать одежду. Краски плохо отстирываются, - говорю я и открываю сообщение Джесси со списком. – У меня к вам несколько вопросов, мистер Кейн.

- Ммм, - протягивает он. – Как интересно. Не помню, чтобы записывался на интервью. Ну, давай. Что ты хочешь узнать обо мне?

Я прокашливаюсь. Все складывается куда проще, чем я думал. Он, кажется, совсем не обиделся и готов сотрудничать.

- Я включу диктофон?

- Плохая память?

- Тут столько вопросов, что… да ладно, запомню, - я махаю рукой.

- Включай, если хочешь, - соглашается он, тушит недокуренную сигарету, ставит банку под соседний мольберт и садится рядом на стул. Наклоняется вперед, опершись локтями о колени. Из-за этого расстояние между нами сокращается ровно настолько, чтобы захотеть немедленно отодвинуться. Но я сдерживаюсь. Снова коротко прокашливаюсь, от запаха дыма в горле першит. Запускаю диктофон и зачитываю первый вопрос:

- Когда вы написали свою первую картину?

- Давно, - отвечает он. – Давай следующий.

Я вздергиваю брови, но от комментария воздерживаюсь.

- Ладно, что вы чувствуете, когда пишете свои картины?

- Это очень широкий спектр самых разнообразных чувств. Следующий?

- Мы так быстро закончим. Чье творчество больше всего повлияло на вас?

- В основном творчество других художников постарше. Дальше?

Мне становится смешно. Этот дядька начинает мне нравится. Джесси, конечно, не придет в восторг от таких ответов, но зато быстро со всем расквитаюсь и свалю.

- Ладно, следующий вопрос: что вы хотите сказать своим творчеством?

- Многое, каждая картина – отдельное послание.

- Какое?

- Сейчас у меня шестьдесят восемь законченных работ и еще двенадцать в процессе. Мне про каждую рассказать?

- Не, - я прищуриваюсь и мотаю головой, - не стоит.

- Я тоже думаю, что тебе это не очень интересно. Что там дальше?

- Что вы думаете о современном искусстве?

Он пожимает плечами.

- Мои коллеги создают весьма интересные работы.

- А об искусстве в целом?

- Тебя, правда, волнует, что я обо всем этом думаю? Мне казалось, ты не поклонник художественного творчества.

- Нет, меня это не волнует, - честно отвечаю я. – Но есть список вопросов и я хочу получить на них ответы.

- Подозрительно знакомые вопросы, - замечает мистер Кейн. – Та рыжая девушка приставала ко мне с ними вчера в галерее. Только из ее уст они звучали длиннее. Она знает терминологию.

- Она учится на искусствоведа, и современная мазня – это ее диплом.

- Мазня, - какое экспрессивное слово.

- Да, я мастер красивых высказываний, - говорю я. – Давайте продолжим.

Он откидывается на спинку стула и тоже закидывает ногу на ногу, пальцы сцепляет в замок.

- Я не для этого позвал тебя сюда. Зачем ты пришел?

- Я бы не пришел, - честно признаюсь я, - мне тоже все это не нравится. Но Джесси попросила.

- И ты так хочешь ее трахнуть, что примчался сюда, неся ее список, как флаг? – спрашивает он. Я на миг теряю дар речи, никак не ожидал от элитной интеллигенции такой прямолинейности. – Видишь, я тоже мастер красивых высказываний. Так что? Ты здесь ради секса с красоткой?

- Возможно, - осторожно отвечаю я, разговор явно двигается не в ту сторону.

Он придвигайся еще ближе и смотрит мне в глаза так внимательно, что по спине пробегает неприятный холодок.

- Тогда постарайся, - говорит он. – За такие ответы ни одна красотка ноги не раздвинет. Она ведь знает, что шанс включить в диплом интервью с настоящим художником и заглянуть в мир искусства изнутри выпадает далеко не каждой студентке. Она на тебя рассчитывает, ты это понимаешь?

- Да, но… - я сглатываю и снова прокашливаюсь. От едкого запаха краски и сигаретного дыма в голове мутит. Нос чешется, и я принимаюсь натирать его рукой, радуясь поводу отвести взгляд.

- Так ты хочешь получить то, зачем пришел?

- Да, - отвечаю я. – Конечно.

- Тогда сделай то, зачем я тебя позвал.

Я закатываю глаза и вздыхаю.

- И зачем же вы меня позвали, мистер Кейн?

- Зови меня Илай. Я могу звать тебя Кайто?

- Лучше Кай.

- Ммм, мальчик с ледяным сердцем.

И он туда же.

- Нет, - говорю я. – Это просто сокращение.

- Японцы не сокращают имена.

- Я – американец. Я родился в Бруклине, как и миллион других американцев до меня. И я ничем не хуже их.

- Разве я сказал, что ты хуже? – он удивленно приподнимает брови, но я вижу, как под усами растягиваются губы. Кайф ловит, дразня меня, сволочь.

Я снова закатываю глаза.

- Не надо, так делают подростки, а ты уже взрослый, - говорит он. – Не знаю, как в Японии, но в Нью-Йорке люди становятся взрослыми в двадцать один год.

- Мне еще нет двадцати одного года, - говорю я.

- О, ну тогда ладно, можешь дальше закатывать глаза. И сколько тебе сейчас?

- Двадцать.

- Большая разница, - фыркает он, отворачивается к картине, установленной на мольберте возле него, и показывает на нее пальцем. – Что ты о ней думаешь?

Я поджимаю губы, чтобы удержаться от, как он выразился, экспрессивных высказываний.

- Вы не хотите этого знать, Илай.

- Если бы я не хотел, я бы не спросил. Давай, жги.

- Я думаю, это нарисовал пятилетний ребенок, которому было лень выводить на холсте что-то осмысленное.

- Очень хорошо, - говорит он, - а, главное, честно. Честность – это тоже дар. Нужна недюжинная смелость, чтобы сидеть напротив творца и говорить ему, что его творение ничего не стоит. Ты прав. Что такое картина? Холст и краски, больше ничего. Ее нельзя съесть, она не лечит раны и не спасает жизни. Просто мазня на тряпке украшенная разноцветными пятнами. Не в этом ее ценность. Вопрос в том, что за ней скрыто. Какую информацию она в себе несет. Какие чувства впитала и что видела, пока создавалась.

- Только не говорите, что вы ее своим членом писали, я этого не выдержу, - я хочу снова закатить глаза, но вовремя удерживаюсь.

- Нет, - говорит Илай Кейн и прыскает со смеху, - не своим.

Он поднимается с места, подходит ко мне со спины и резко разворачивает мой стул так, что я оказываюсь лицом к пустому мольберту. Я только руками развести успеваю. Хлопаю глазами и всматриваюсь в измазанную белым тряпку. Что это? Новый шедевр абстракции «отбеливатель»?

- Попробуй что-нибудь нарисовать, - предлагает Илай.

- Я не умею.

- Все умеют. Я не прошу тебя создать шедевр и написать настоящую картину. Просто нарисуй что-нибудь. Наверняка в детсадовские годы ты этим занимался.

- Зачем мне это? Чтобы вы высмеяли мою работу и убедились, что ваши хороши?

- Нет, я не собираюсь самоутверждаться за счет новичков и что-то себе доказывать, - говорит он. – Я пригласил тебя, чтобы научить понимать искусство. Вот и приступим к первому уроку. Назовем его «Создание первой мазни».

- Я не давал согласие на обучение, - говорю я и поднимаюсь, но Илай надавливает мне рукой на плечо и заставляет сесть обратно.

- Ты пришел сюда, а значит, согласился.

- О’кей. Но я не стану доставать свой член.

- Это не требуется. У меня есть все, что нужно для рисования, - он отходит в глубь помещения и подкатывает ко мне невысокую тележку с сотней баночек с красками, разными кистями, шпателями и прочими малознакомыми мне приспособлениями. – Выпьешь что-нибудь? Есть чай, кофе, содовая. Пиво? Ах да, пиво тебе нельзя, ты еще подросток.

- Никакой я не подросток, – возмущаюсь я. – Пиво в самый раз.

- А ты не сдашь меня полиции? – Он наклоняется ближе, и его лицо оказывается прямо над моим плечом. – Не хочу оказаться за решеткой за спаивание малолетки?

- Нет, - раздраженно рычу я и взглядом пытаюсь дать понять, что такая близость нежелательна.

- Хорошо, скажу Марте, она принесет. – Он отходит к лифту и указывает на белую кнопку над кнопкой вызова. – Если что-то еще понадобится, жми сюда. А мне надо отлучиться на какое-то время. Это ненадолго.

- Хотите меня тут одного оставить? – удивляюсь я.

- Творить лучше в одиночестве. А у меня важная встреча.

С этими словами он снимает с вешалки куртку и исчезает в лифте. А я так и остаюсь сидеть на стуле рядом с тележкой в руках. И не боится ведь оставлять меня одного наедине со своими шедеврами стоимостью в сотни тысяч долларов. А если я тут что-нибудь испорчу? Ему это не приходило в голову?

- Ладно, - выдыхаю я в пространство и заглядываю в тележку. Открываю баночку с красной краской, принюхиваюсь, засовываю туда первую попавшуюся кисть и аккуратно размешиваю. На вид похоже на гуашь. Не так уж и страшно. Надо всего-то намазать на холст побольше краски, как попало.

Этим я и занимаюсь следующие полчаса. Сначала малюю красным, затем украшаю все черными полосами и заканчиваю желтыми брызгами. Получается похоже вообще ни на что. Увидеть в этом смысл сможет только абсолютно чокнутый человек. Но Илай Кейн увидит, я не сомневаюсь.

Где-то в середине работы приходит Марта с пивом. Пара весьма сносных бутылок в ведерке со льдом. С алкоголем работа идет веселее. Скромность и воспитание отключается, и на смену им приходит наглость. Я поднимаюсь с места и рыскаю по стеллажам, в поиске того, чем еще можно украсить красно-черно-желтую хрень на холсте. Большинство банок мерзко воняет, но есть кое-что, что приходится мне по вкусу. Прозрачный перламутровый гель. Просто прелесть. Я переворачиваю на холст сразу всю банку, а потом размазываю ее здоровенной кистью. Не до конца высохшие краски в центре смешиваются в тошнотворную коричневую массу. Теперь, если художник спросит, я смогу сказать, что рисовал перламутровое говно. По крайней мере, вышло похоже.

Где-то через час я заканчиваю. Весь холст измазан так, что нет ни одного просвета, а значит, картину вполне можно считать законченной. Что делать дальше, не представляю. Пиво тоже закончилось, и я вызываю Марту, чтобы отпроситься домой или попросить еще пива. Я еще не решил. Просто собраться и уйти мне кажется неприемлемым. Очень уж хочется показать свой «шедевр» ведущему абстракционисту современности. Ткнуть его носом в коричневую «дыру» на холсте и сказать: вот – это моя черная душа. Что я чувствовал, когда рисовал ее? Наверное, скуку, может немного раздражения, и на этом все. Сколько стоит мой шедевр? За пару лямов загонишь?

Марта появляется сразу с пивом, будто знала, о чем я попрошу. И от этого мне почему-то становится не по себе. В руке помимо стального ведерка у нее телефон.

- Мистеру Кейну звонят, вы возьмете?

Я тыкаю пальцем себе в грудь и удивленно спрашиваю?

- Я?

- Да, - без эмоций отвечает она и протягивает мне пиво и телефон.

Я на автомате беру и то, и другое и смотрю, как она проходит вглубь мастерской и забирает пустые бутылки и ведерко с растаявшим льдом.

- Может, я лучше пойду? – спрашиваю я. От ее присутствия мне становится совсем неловко. Да кто вообще приводит к себе в дом людей и оставляет их в одиночестве? Да еще и на телефонные звонки заставляет отвечать?

- Мистер Кейн просил вас дождаться его, Игараси-сан, - спокойно отзывается Марта, совсем не тем тоном, каким обычно просят. – Ответьте на звонок. Он на удержании. Мистер МакНайт ждет.

- МакНайт? – переспрашиваю я, не веря своим ушам. – Майлз МакНайт?

- Да.

- Ладно, - я ставлю ведерко с пивом на пол, отхожу чуть дальше от лифта и с интересном оглядываю телефон. Майлз не просто был с ним знаком, он еще и номер его знает. Интересно, они все еще общаются? Я нажимаю нужную кнопку и подношу к уху, осторожно спрашиваю:

- Да?

- Слушай сюда, сукин ты сын! Если ты хоть что-то с ним сделаешь, хотя бы пальцем тронешь… - орет Майлз в трубку так, что кажется даже брызгающие слюни сквозь нее проходят. Я отодвигаю ее подальше. – Я клянусь, что заявлюсь к тебе среди ночи и распорю глотку ножом! Ты меня понял? Я спрашиваю, ты понял меня, сволочь?!

- Да понял-понял, - говорю я. – И не за чем так орать. Уймись Майлз, я же не маньяк какой-то.

Несколько секунд в трубке слышится тишина, затем долгий нервный вздох и:

- Кай? Это ты?

- Да, - тяну я, не в силах удержаться от язвительного тона.

- Угу, - выдавливает он, и я будто вижу, как он неловко скидывает со лба отросшую челку. – Ты не мог бы позвать к телефону Илая?

- Нет.

- Вы что там уже… - рычит он, но вовремя замолкает. Я даже знать не хочу, чего он себе навоображал. – Почему?

- Его здесь нет.

- То есть, как нет?

- Он ушел. У него какая-то встреча.

- Так, Кай, я знаю, это звучит странно, но я хочу, чтобы ты немедленно собрался и ушел оттуда, идет?

- Нет, Майлз. Тебе придется объясниться, - говорю я. – Мне теперь интересно, что тут между вами произошло.

- Ничего не произошло, просто… я тысячу раз это видел, пока работал с ним. Это не объяснить. Давай я вызову для тебя такси, ты сядешь в него, приедешь домой, и мы все обсудим. Я расскажу тебе все, что ты захочешь. Только быстрее, пока он не вернулся, ладно?

- Все настолько страшно? Он типа маньяк или что? – спрашиваю я, и в тот же миг двери лифта открываются. В мастерскую заходит Илай Кейн и выглядит вполне нормально. Ни ножа, ни крови на одежде.

- Нет, конечно, - вздыхает Майлз. – Но есть тысячи других способов…

- С кем говоришь? – спрашивает Илай.

- С Майлзом, - отвечаю я и слышу в трубке:

- Это он? Он здесь?

- С Майлзом МакНайтом?

Я киваю. Лицо Илая вытягивается, он, кажется, даже бледнеет и ускоряет шаг чтобы быстрее взять трубку.

- Давай мне, - говорит он, и его голос дрожит. Выхватывает телефон и отходит в другой конец мастерской, достаточно далеко, чтобы я не слышал их разговора. Я присаживаюсь на стул возле своего рисунка и наблюдаю, как один из величайших художников современности мечется между кроватью и окном и в конечном итоге закрывается на занесенном снегом балконе, разговаривая с моим чудаковатым соседом.

Как интересно. Все интереснее и интереснее.