9

Утро пахнет свежей бумагой, кофе и тревогой. Я просыпаюсь раньше будильника, будто не от звука, а от странного ощущения. Словно на тонком стекле начались невидимые трещины. И я та, что стоит на нём босиком.

Работа зовёт. Я еду в галерею, как обычно. Сумка, телефон, блокнот. Открываю двери, приветствую охранника, киваю смотрителям. Всё, как всегда. Только внутри… всё не так.

Я сижу в офисе, просматриваю план экспозиции, когда приходит сообщение от куратора:

«Инга, через час экскурсия для группы возможных инвесторов. Руководство просит провести мини-тур. Без лишнего, просто аккуратно и элегантно. Держи лицо».

Я вздыхаю. Конечно. Когда ещё, как не после бессонной ночи и ощущения, будто тебя разорвали и собрали заново.

В полдень приходят потенциальные инвесторы. Мужчины и женщины в дорогих костюмах, с приглушёнными голосами и внимательными взглядами. Один из них выделяется сразу — из-за осанки, походки и какого-то невероятного внутреннего света. Азиат. Высокий. Прекрасно одет: тёмно-серый костюм с почти незаметным бордовым узором. Тонкие запястья и длинные пальцы. Его волосы тёмные, чуть волнистые, уложены с легкой небрежностью. Глаза тёплые, смеющиеся, с едва заметной иронией, будто он всегда в курсе какого-то шутливого секрета.

Он замечает меня первым.

— Госпожа Смирнова Инга? — спрашивает, произнося моё имя почти без акцента, но с музыкальной интонацией.

— Да. Добро пожаловать. — Я протягиваю руку, и он слегка касается моей ладони. Его пальцы прохладные и точные, как у пианиста.

— Меня зовут Сон Джинхо. Вы потрясающе подходите этому пространству. Как будто сами часть экспозиции.

Я улыбаюсь. Автоматически. Я умею быть вежливой, умею держать маску. Но его слова всё равно проникают куда-то под кожу. Это явно флирт. Умный, красивый и не навязчивый. Он идёт рядом, чуть ближе, чем требуется, но не нарушает границ. Просто говорит:

— А вы верите, что предметы помнят прикосновения?

Я сбиваюсь на полшага.

— Да, — отвечаю. — Особенно если прикосновение было настоящим.

— Тогда… вы сами — реликвия? Или куратор?

Сон Джинхо улыбается, и я смеюсь — звонко, чуть выше обычного. Нервно.

— Я всего лишь проводник. Между вещами и людьми.

— Красиво сказано. А вы всегда так красиво говорите?

— Только когда меня слушают.

Он смеётся. У него лёгкий приятный смех. Тепло скользящий, как очень дорогой шелк.

Я веду группу по залам, рассказываю про эпохи, про значения символов, про редкость предметов. Слышу свой голос будто со стороны. Он звучит спокойно, даже изящно. Но внутри… дрожит.

Потому что с каждым взглядом Джинхо, с каждым словом, с ароматом его парфюма я вспоминаю Ли Яна.

И понимаю, как сильно я изменилась.

Раньше я бы флиртовала. Играла бы взглядом, подавалась вперёд. Раньше я умела. А теперь… теперь всё кажется немного фальшивым. Не потому, что Джинхо плох. Наоборот — он идеальный. Он блестящий, интересный, внимательный. Но… он как витраж. Прекрасный. Сложный. Но есть в нем что-то глянцево-стеклянное. Или просто мне китайцы нравятся больше корейцев?

Ли Ян — это не стекло. Это тьма и свет в движении. Это жара под кожей и ледяной след на шее. Это… не объяснить.

— Инга. — Джинхо наклоняется ближе, пока группа замирает у витрины с бронзовыми артефактами. — Вы… очень красивая. Это, наверное, странно слышать в таком месте, но я хотел бы пригласить вас на кофе. Или чай. Или… просто посидеть. Без экспонатов.

Я теряюсь на долю секунды. Потом киваю вежливо и по-женски уверенно.

— Это мило. Но сегодня у меня запланирован ужин… с книгой и бокалом вина.

— Я не конкурирую с книгами. Но вот вино… опасный соперник.

Он улыбается. Я тоже. И чувствую, как внутри происходит что-то странное: отголосок прошлого Инги — лёгкой, играющей, открытой. И новая Инга, уже… на поводке чьей-то чужой воли.

Я провожаю их до выхода. Получаю благодарности, пару комплиментов. Джинхо прощается чуть дольше других. Смотрит, будто хочет прочитать во мне что-то ещё.

Но я закрыта.

Я возвращаюсь в офис, закрываю за собой дверь и долго стою, уставившись в окно. Пальцы дрожат. Чай остывает. Я не хочу кофе. Не хочу флирта. Не хочу нормальности.

Я хочу… Ли Яна. Даже если это — безумие.

Три дня. Три ночи. До черта чашек кофе. Девять раз перечитана переписка — если это можно назвать перепиской. Пять часов бессмысленных раздумий. Ноль сообщений от него. Ноль объяснений. Ноль.

После той встречи, где он сказал: «Это не твоя роль — спрашивать», я не просто рассыпалась. Я перешла в состояние звона. Как колокол, по которому ударили слишком сильно, и теперь звук не утихает, а только пульсирует внутри.

В первый вечер я ждала. Просто сидела у окна. В халате, с распущенными волосами. Слушала шум с улицы. Представляла, как он войдет. Объяснит. Прикоснется. Он не пришел.

На второй день злилась. Зарядка телефона ушла на прокручивание воспоминаний. На переписывание того разговора в уме. На придумывание остроумных фраз, которые я могла бы сказать, но не сказала. Потому что замерла. Потому что тогда внутри все обрушилось.

На третий день я уже чувствовала, как растет не просто боль, а гнев. Почему он решил, что может так? Исчезнуть. Молчать. Перестать существовать. Кто он такой? Кто дал ему право?

Я бросаю на диван подушку. Потом вторую. Они падают беззвучно, не оправдывая мою ярость. Музыка не помогает. Книги не помогают тоже. Даже горячая ванна, в которой я лежу почти час, не убирает этот оглушающий вакуум. Он везде: в межстрочных паузах, в капле на стекле, в лице Джинхо, которое снова всплывает в памяти — с улыбкой и приглашением. И я снова понимаю: не то.

Не он. Не сейчас. И не я.

На утро четвёртого дня я просыпаюсь рано. Голова тяжелая, веки сухие. Пью воду прямо из бутылки. Нахожу в холодильнике остатки пасты. Фу, пересолено. Но ем, потому что надо делать что-то.

Я даже собираюсь в магазин, почти как обычный человек. Составляю список. Надеваю пиджак. Пальцы нащупывают ключи и вдруг… Замечаю конверт. На полу. Возле двери. Чёрный. Как бархатная яма на светлом паркете. Я знаю, его не было раньше. Я бы заметила. Я бы…

Я наклоняюсь. По спине пробегает холодок. Сердце колотится. Берусь за конверт. Он гладкий и тяжёлый.

Без марки и имени.

Я делаю глубокий вдох и открываю его.

Внутри — ключ. Старый. Металлический. Холодный, с завитками и старинным узором на шейке. Не похож на что-то для обычной квартиры или офиса. Больше уж на ключ от ящика. Подвала. Замка. Или сердца.

И еще там листок. Маленький, вырванный будто из чьей-то личной записной книжки. На нём только одна надпись. Почерком, который я узнала бы из тысячи.

«Если хочешь — найди меня».

Я сажусь прямо на пол. Сижу и глупо смотрю на ключ. Он холодит ладонь. Как будто говорит: ты снова на пороге. Но теперь дверь — твоя.

Я не знаю, что чувствовать. Радость? Нет. Не так. Облегчение? Возможно. Бешенство? Абсолютно. Любопытство? До одури.

Он играет. Снова. И делает это так тонко, что я даже не уверена, существует ли выход из этой игры.

— Что ты, чёрт возьми, хочешь от меня? — говорю я вслух. Слова глухо звучат в квартире. Даже холодильник замирает.

Я сжимаю ключ сильнее. Он не ломается. Конечно. Этот металл прочнее меня.

Я не знаю, что это: ловушка или вызов. Может, дверь ведёт к нему. А может, к новой яме. Может, в дом, где ничего нет. А может… туда, где начнётся что-то новое. Страшное. Настоящее.

Я смотрю в окно. Город шумит. Люди бегут, машины гудят, голуби дерутся за булку у метро. А я словно застыла. С ключом, который меняет всё. Он молчит. Но я слышу голос Ли Яна:

- Если хочешь — найди меня.

Впервые за много дней я чувствую жар под кожей. Не от воспоминаний, а от чего-то, что еще не случилось. Что-то, что зовёт.

Я беру бумагу, пишу на ней: «Я иду». Сминаю. Выбрасываю. Это не письмо. Это клятва самой себе.

Сегодня вечером я найду эту дверь. Или она найдет меня.