Часть 1. Глава 2. Сомнения

До недавнего времени Теллим считал себя, пожалуй, самым счастливым гражданином Империи: брак с любимым мужем, чудесный ребёнок, учёная степень, значимые публикации, признание старших товарищей и студентов в академии и успешная работа в госпитале. В этот насыщенный круг удалось вписать даже дружбу — как-то совершенно незаметно сблизился с преподавателем по имени Грид. С ним можно было обсудить и общего научного руководителя, и студентов — и даже сплетни из жизни Империи. В госпитале по понятным причинам Теллиму приходилось держать язык за зубами, а Грид правды о его муже не знал, и потому неловкости не возникало. Хотя политика в числе поднимаемых вопросов не значилась — ни Теллима, ни Грида борьба за власть не интересовала вообще.

Вот уже второй цикл Теллим преподавал в академии, по первости было страшно выступать перед аудиторией, но он пересилил свой страх довольно быстро — слишком был увлечён темой исследований и хотел донести её суть студентам, чтобы размениваться на бесполезные эмоции. Как ни странно, студенты Теллима не просто уважали — относились с симпатией. А вот попытки флирта его откровенно удивляли: не думал, что будет привлекательным для молодых жителей столицы. Это могло потешить самолюбие, но натуре Теллима такие чувства были чужды.

Возможно, в самом начале общения и Грид проявлял интерес, отличный от дружеского, Теллим не пытался разобрать, но чётко обозначил границу: женат и обожает мужа, есть ребёнок; эта часть жизни незыблема и обсуждению не подлежит. Примеры коллег, заводивших служебные романы — и вправду не отличишь, когда задерживаешься из-за нагрузки, а когда по иной причине, — Теллима никоим образом не вдохновляли. Не осуждал и не вникал. Знал, что не станет изменять, и дело совсем не в том, что он женат на императоре.

Окружение приняло эту позицию, тем более Теллим не без блеска в глазах раз за разом повторял, что его муж безумно красив. И вообще — совершенство. А ещё есть сын, к которому Теллим всегда спешил, отказываясь от работы сверхурочно. Не скрывал, что у мужа от первого брака осталось двое детей — ловил сочувственно-понимающие взгляды и вновь радовался про себя, осознавая, насколько ему повезло.

Рождение Оделла поставило точку во всех сомнениях Теллима — принял свою роль, вжился в неё, наслаждался. Больше не ощущал себя чужим в мире императора и благодарно впитывал его любовь.

Тень на безупречную картину его мира наводил единственный факт: Теллим до сих пор не рассказал о Верне отцу, хотя регулярно высылал деньги, сообщения о своих успехах и приветы от своего мужа, которого называл Нэром. Не мог подобрать правильных слов, не знал, как это отразится и на Верне, и на Свелле, боялся сделать хуже. Конечно, Теллим написал о появлении внука на свет, но даже тут была доля лжи: в послании содержалось только короткое, домашнее имя — Оди.

Воспользовавшись защищённым каналом связи, отправил двухмерную видеозапись себя и сына. Верн тоже поддержал этот спектакль, появившись в кадре на секунду, но больше в отношения Теллима с отцом не вмешивался — не ему решать, когда тот признается и признается ли вообще. Теллим эту позицию понял, но никаких действий не предпринимал, дальше откладывал сложный разговор, пока не почувствовал в письме отца странную интонацию.

Свелл долго не подавал виду, отмахиваясь от сына: всё хорошо, всё нормально, ничего нового, и Теллим потратил немало времени прежде, чем добился правды. Точнее, диагноза.

Заболевание костей не было смертельным, но даже в самой дорогой клинике в той отдалённой части Империи лечение могло оказаться неэффективным. Деньги на операцию у Теллима имелись, но после стольких циклов работы в Императорском госпитале доверять коллегам с периферии было сложно. Не та квалификация, не то оборудование. А может, не та степень ответственности.

Выбор был мучительным — Теллим не знал, как ему поступить, одно понимал точно: мир Свелла Чарри параллелен миру Верна Рэеллина, и пересечься им не суждено.

Но и лгать не мог: Верн спросил прямо — Теллим выложил всё и разом, торопливо, безэмоционально и не глядя мужу в глаза.

— Почему ты не сказал сразу? — нахмурился Верн, когда Теллим закончил, ни разу не перебил и не переспросил. — Твоего отца нужно срочно доставить в госпиталь.

— Тогда он узнает, кто ты, — возразил Теллим, чувствуя, что пол гостиной шатается — от напряжения, резко вышедшего наружу, закружилась голова.

— И что? — изящные брови Верна вопросительно изогнулись. — Расскажи ему. Это не стоит даже малейшего риска.

— Хорошо, — пробормотал Теллим и обнял его, уткнулся носом в шею. — Спасибо тебе, Верн.

Верн обхватил его руками, прижался всем телом. Теллим был виноват — и перед ним, и перед отцом. Разговор словно открыл глаза на практически преступное бездействие, было горько и стыдно.

Вечер оставил послевкусие облегчения и уверенность, однако ночью Теллим не смог заснуть: прокручивал возможный текст письма, отвергая все варианты как неподходящие, потом понял, что лучше признаться в диалоге. Сон пришёл уже перед рассветом, но был беспокойным, Теллим отправился на работу в разобранных чувствах и почти весь день искал отговорки, которые позволят отложить звонок отцу. А когда наконец решился, то получил от бездушного информатора пугающий ответ: абонент недоступен.

Тревога охватила всё существо Теллима, но он сохранял внешнее спокойствие и не стал беспокоить по такому незначительному вопросу Верна. Муж решает важные государственные дела, разве имеет Теллим право отвлекать его из-за своей паники?

Смена в госпитале подошла к концу, настало время для вечерних лекций в академии — сдерживаться было всё сложнее, и Грид, заметив беспокойство товарища, поинтересовался, что у него случилось. Опять обошлось полуправдой: не может связаться с отцом, волнуется.

Теллим спокойно выдохнул, увидев на дисплее комма знакомое имя — отец позвонил сам.

— Привет! Что-то случилось? Ты был недоступен.

— Привет, Тел! — голос Свелла звучал глухо, во время пауз слышались помехи. — Я на медборте, летим на Керию. Мне сказали, что от тебя.

— Я… — Теллим осёкся. — Да, от меня. Просто забеспокоился. До скорой встречи. Хорошей дороги, Свелл!

Верн! Теллим вновь был обескуражен — уже забыл, насколько быстро император решает важные для него вопросы. Видимо, здоровье отца его мужа входило в их число.

Необходимость в звонке отпала: можно рассказать лично. Так даже проще. Этим себя Теллим и успокоил.

Прикинув примерное время прибытия медборта, Теллим решил не отпрашиваться у профессора Акави с последнего занятия, чтобы не искать себе замену; провёл лекцию и без промедления отправился в госпиталь. Верн, должно быть, всё ещё работал в правительстве — обычно они обменивались краткими сообщениями в течение дня, послания о прибытии домой не приходило.

Теллим не ошибся в расчётах: с помощью информационного терминала в центральном холле госпиталя узнал, в какую палату определили его отца, и поспешил туда, в коридоре столкнувшись с главным врачом — пришлось замедлить шаг и уступить ему дорогу.

— Добрый вечер, Чарри, — кивнул тот и проследовал к кабинету заведующего отделением.

Сканирование шло полным ходом — отец, окружённый диагностическим оборудованием и немного измождённый после дороги, не сразу заметил Теллима, посмотрел на сына и недоумённо улыбнулся.

— Тел, ты не говорил, что работаешь в Императорском госпитале…

Теллим хотел было ответить, но в палате появился доктор Ларду.

— Господин Чарри, — поприветствовал отца главный врач, — господин Рэеллин распорядился провести операцию в кратчайшие сроки.

Свелл, силясь понять, что происходит, взглядом попросил помощи у Теллима, но тот не смог ничего сказать. Заслышав оживление за меняющей прозрачность стеклопластовой дверью, все повернулись к входу: в палату за руку с Оделлом вошёл Верн. В традиционной робе, с привычной причёской — именно так всегда выглядел император.

— Доброго вам вечера, Свелл, — сказал он, мягко улыбаясь. — Меня зовут Верн.

Молчание было абсолютным и осязаемым: Верн доброжелательно выдерживал паузу; Ларду предусмотрительно предпочёл не вмешиваться в семейные дела сильных мира сего; Теллим хотел провалиться на месте; шокированный до глубины души Свелл застыл каменным изваянием; а Оделл, распахнув серые глаза, разглядывал того, кого видел лишь на низкокачественных двухмерных изображениях.

— Оди, поздоровайся с дедушкой, — наконец произнёс Верн.