Глава 3.1

— Но у тебя ведь были другие, — рвется из меня. Она изменяла отцу, а он закрывал на это глаза. Неужели и Богданов будет? — Все эти… партнёры. Ты же...

Она даже не моргает.

— Мешает, что я замужем?

Я молчу. Не понимаю как можно выйти замуж и не любить.

— Мужчина мешает, только если ты ему что-то рассказываешь. А Ратмир — не из любопытных. Он получает своё. Я — своё. Нас всё устраивает.

Она встаёт. Гладит подол платья. Плотно обтягивает бёдра.

— Ты вообще кого – нибудь любишь? , — говорю. Просто чтобы услышать. Просто чтобы проверить, осталась ли она человеком.

— Алиса. — Снова этот голос, будто она меня баюкает. — Ты говоришь, как школьница. Любовь — не роскошь, а стратегия.

Я хочу сказать: «Ты — чудовище». Но в горле — сухо.

— Мне тридцать семь, — продолжает она. — И я хорошо умею считать деньги. Я взрослая женщина и знаю, чего хочу. Однажды ты поймешь меня.

— Разве можно так жить? — прошипела я. — Ради денег.

— Ради денег и секса, — соглашается она так легко, будто это строчка из договора. — Боже, какой он дикий в постели. Настоящее животное. Ты даже не представляешь, какой он. Как он двигается. Сила у него — как у зверя. Когда он сжимает бёдра, когда вгрызается в шею... У него нет жалости. Ни капли. И это — блаженство. Когда ты вся — под ним. Когда тебе больно, страшно — и ты всё равно открываешься.

Я не двигаюсь. Стою, как прибитая. Поворачиваю голову — и взгляд сам скользит к мольберту.

Он пуст. Но будто живой.

На холсте — ещё ничего. Только фон. Но я вижу, как рождается движение. Как краска, будто сама по себе, растекается, очерчивая тела. Мужское и женское. Сплетённые. Горящие. Неправильные.

Анна продолжает, не замечая меня:

— Он не просит. Он берёт. С первого раза. И каждый — будто последний. Можешь звать, можешь молчать — всё равно. А потом он просто поворачивается ко мне спиной, и я лежу, вся в ссадинах, с этой тупой, сладкой болью в животе — и понимаю, что наконец-то кто – то напомнил мне Стаса.

Незнакомое имя вырывает меня из иллюзии.

Я слышу, как в груди что-то ломается.

На холсте уже не двое, а один силуэт — без лица. Без имени. Как клякса. Как след. Он растекается вниз — по подрамнику, по полу, прямо ко мне. Меня тошнит.

Анна выдыхает. Медленно. Глядит на меня со снисходительной усмешкой, будто только что рассказала, как удачно купила сапоги.

Меня качает. Словно затошнило. Будто кто-то пнул в живот изнутри.

Анна смеётся. Видит, как я побелела.

— Ох, Алиса… Не переживай. Тебе такое ещё не скоро светит. — Она наклоняется. Смотрит в лицо. — Не в том ты виде. С такой одеждой и этой фигурой… ты максимум кого привлечёшь — это курьера с пиццей.

Каждое слово — как укус.

— Займись собой, — морщит нос. — Начни выглядеть как женщина. Женщина должна быть мягкой. Вкусной. Понимаешь?

— А ты не боишься, что тогда твой благоверный обратит на меня внимание?

— Не смеши. Даже твоему отцу перестало нравится проводить с тобой время. Пусть у вас и было одно увлечение. Но против женской красоты никто не устоит.

Я опускаю взгляд. Но вижу перед собой не свои кроссовки. Не свитер. Вижу отца.

В его старой мастерской. Руки в краске. Рубашка в пятнах. Пахло растворителем, деревом, кожей. Пахло домом. Он молчал — но был рядом. Тогда я ещё верила, что достаточно просто быть хорошей. Рядом. И он всегда будет за меня.

А потом пришла она.

И всё выкинула.

Даже меня.

Он стал верить ей. Всегда ей. Даже когда я кричала. Даже когда пыталась доказать, что она врёт.

«Не выдумывай», — говорил.

Я резко выпрямляюсь.

Если рассказать Ратмиру, кто она такая на самом деле...

Он не поверит. Мужчины не любят, когда рушат их картинки.

Особенно такие — с ногами, губами, обещаниями.

— А если я ему расскажу о твоих партнёрах?

Она смеётся, останавливается в проёме.

— Сначала ведёшь себя как истеричка, выглядишь как нищенка — думаешь, тебя кто-то послушает?

Смеётся.

Открывает дверь. Но не уходит. Поворачивается, бросает через плечо:

— Одевайся и приходи на завтрак.

— Не хочу. Я не голодная.

— Ты придешь, Алиса, потому что этого хочет Ратмир. Улыбнёшься. Будешь паинькой. Или... — делает излюбленные театральные паузы. — Или я продам работы твоего отца. А тебя оставлю без копейки. Ты, эта инвалидка Лена, ваши эти мечты о Франции — забудь. Поняла?

Молчу.

Делаю шаг вперёд, потому что очень, очень хочу её ударить. Она это понимает — и отшатывается.

Но что мне даст рукоприкладство?

— Вы с ним похожи, — бросаю ей в спину.

— Да? И в чём же?

— Вы не оставляете выбора.