Глава 1.3

Обычно в летний жаркий полдень за пределами дверей и стен делать нечего. Солнце палит нещадно, обжигает лицо, волосы, руки, и все, до чего дотянется золотыми лучами.

Спасение разве что сад и мраморный бассейн, но в первом нет тенистых деревьев, а во втором могут купаться только мужчины. Отец нередко звал Рахима, приглашал в гости других графов, и вместе они веселились, пили вино, ели жареное мясо, купались… Был мрачный случай, когда один из гостей перебрал и чуть не утонул, но, кажется, отец сумел его убедить, что ему спьяну померещилось. Так он нам рассказывал.

А еще он хвастался, что глупые западники и северяне с осторожностью относятся к омовению.

Не знаю, правда это или нет. Не знаю, суждено ли мне убедиться в этом или опровергнуть. Не знаю, получится ли дожить до самого навязанного замужества после недавней выходки.

Я вылетела из обеденного зала в холл, чуть не врезалась в слугу, несущего тазик с розовой водой, потом вырвалась в приоткрытые двери, навстречу дневному зною. И тут же пожалела об этом, но делать уже было нечего.

Около тальмы до бассейна, там стоят деревянные скамьи для отдыха, за одной из них можно спрятаться. Или под ней. А если мать будет пытаться схватить меня, то кинусь в холодную воду, прямо в одежде. И будь тогда что будет! Знаю одно: она за мной туда не полезет, потому что побоится отца.

- Лейла, - вкрадчивый голос матери звучал словно издалека, а на самом деле совсем рядом. – Лейла, доченька, подойди ко мне.

Тишина.

Я села и обняла колени руками, настороженно глядя в ту сторону, откуда она подходила, и готовясь проползти резво под скамейкой, кинуться в бассейн. Он не очень глубокий, утонуть в нем не получится, если, конечно, намокшая юбка на дно не потянет.

- Лейла, будь умницей. Знаешь же, что брака не избежать.

Захотелось сказать в ответ что-то резкое и обидное, но нельзя!

Мать устало вздохнула, подошла к соседней скамейке и присела, грустно глядя на меня.

- Что, не собираешься больше меня по щекам хлестать? – язвительно спросила я, приготовившись немедленно вскочить и бежать.

- Да я и тогда не собиралась, но надо было как-то твоего отца убедить, будто наказываю. Мы же с ним вместе в окно смотрели, вот и он увидел. И вопрос о браке поднял из-за этого же. Мол ты выросла совсем большая и бестолковая, не понимаешь, что тебе добра желают…

- Что? – мой голос сорвался, а внутренности скрутились в тугой узел. – Отец видел, что я переодета мальчиком?

- Конечно, моя глупая Лейла…

- А ты…

- Насилу уговорила, чтобы он тебя не наказывал. Сказала, что замужество исправит твой диковатый нрав.

- Вот как? – я окончательно расслабилась, выбралась из-под скамейки и принялась разглядывать голубую мозаику и серый мрамор, поверхность чистой воды, на которой играли солнечные блики. – А твой исправило, мама?

- Я бы так не сказала. Селим Бедиль – человек жестокий и жесткий, не терпящий прекословия. Если бы я не подчинилась тогда, он велел бы убить все мое племя.

- Понятно…

- Но я научилась хитрить и делать все по-своему, только тихо. Постарайся так же, дочка. Зачем тебе эти крики, громкие звуки, споры?

Я замерла и мелко задрожала, не в силах ответить или даже задуматься об этом. До сих пор моей единственной защитой были громкость и непослушание, и сколько бы раз отец не грозился вспомнить старые традиции и принести меня в жертву, я не задумывалась о другом сопротивлении. Что же останется от моей независимости, когда я променяю эти черты характера на пассивность, покорность и заискивание?

Но нет смысла спрашивать мать об этом, ведь она сама едва ли помнит каково это – быть свободной, счастливой, живой.

Тем временем мать негромко спросила:

- Почему ты так не хочешь стать наложницей Анвара?

- Я хочу учиться…

- Хватит, дочка. Ты знаешь нрав своего отца, - она вздохнула с легким сожалением. – Не говори при нем таких слов, чтобы не стало хуже.

- Хуже?! – пораженно воскликнула я, и с меня слетело былое оцепенение. – Да что может случиться? Меня принесут в жертву или выдадут замуж за любого старого графа или барона? Отошлют во фраминисткий монастырь? Да пусть!

- Ты не знаешь, о чем говоришь, - сказала мать печально и строго.

Кажется, она в этот раз не притворяется. Я потрогала разгоряченную правую щеку и вполголоса спросила:

- А о чем следует говорить?

- Не говорить, а спрашивать, Лейла. О том, как готовиться к свадьбе. Как становиться женщиной. Как быть полезной в гареме.

- Очень интересно, - сухо сказала я.

- Твои сестры еще будут завидовать тебе. И потом… совершенно не точно, что господин Анвар выберет именно тебя младшей наложницей. Это, конечно, тебя порадует, а твоего отца разозлит, но… Помни, что последствия будут плачевными. Если не тронет тебя, то возьмется за дорогих тебе людей.

Я продолжала угрюмо молчать, вцепившись в занозистые края скамейки, когда мать подходила ко мне, и не пошевелилась даже когда она дотронулась до моих волос. Меня накрыло ледяной волной равнодушие, и пусть крик отчаяния рвался из груди, я продолжала молчать.

Никому не удастся узнать моих страданий и насмеяться над ними или использовать для чего-либо. Но я надеялась, что материнские слова – пустая ложь.

- Я совершенно серьезно, - мать словно увидела сомнение в моем пустом, стеклянном взгляде, и понимающе улыбнулась. – Тебя поставят перед выбором.

- Но я хочу учиться.

- А я хотела стать женой вождя нашего племени, - она с болью улыбнулась и опустила руки, на красивое и смуглое лицо матери легла тень. – В нашем мире от одного желания женщины ничего не зависит. Надо добиться многого и пройти через многое, чтобы тебя мужчины принимали всерьез.

Я резко вскинулась, и маленькая смелая птичка, севшая рядом со мной на скамейку, испуганно взвилась ввысь, быстро маша крылышками. Провожая ее грустным, унылым взглядом, я подумала, что хоть жизни птиц и короче жизней людей, но живется им легче и привольнее.

- Значит добьюсь! – вырвалось у меня, хотя только что хотела держать все желания и порывы под контролем. – Пройду! Сделаю все, чтобы этот ваш Анвар ползал передо мной на коленях!

На материнском лице появилось неизвестное и непонятное мне чувство. Зависть ли мне – молодой, яркой, гордой? Злость или же сомнение в правильности собственного поведения? Не знаю, не понимаю, да и неважно это уже сейчас…

- Не навлекай беду на семью, Лейла, - сказала она тихо, поучительно, и похлопала меня по плечу.

От ее прикосновения я вздрогнула и отпрянула, а потом, когда графиня Бедиль пошла обратно в дом, оставив меня в одиночестве, поняла, что все это время мать говорила с сильным летонийским акцентом. Нет, она так и не смогла сильно измениться по воле отца, как бы не хотела в это поверить. И я, видимо, тоже не смогу.

Эта мысль заставила мое бедное сердце сжаться от боли.

В чистом синем небе пели мелкие проворные птички, солнце продолжало лить на землю раскаленное золото, а моя жизнь разбивалась вдребезги.