Глава 5

Холодный гель неприятно коснулся живота, и по телу сразу пробежали мурашки. Врач, сосредоточенная и бесстрастная, медленно водила датчиком аппарата УЗИ, внимательно всматриваясь в черно-белый монитор. Я затаила дыхание, словно каждое движение грудной клетки могло повлиять на исход, ожидая вердикта и в тоже время до смерти боясь услышать что-то, что перечеркнет все мои надежды. На экране мелькали серые размытые пятна, хаотичный танец пикселей, которые для меня, непосвященной, не значили ровным счетом ничего. Но врач видела там мою дочь, мою надежду, мое будущее, маленькое сердечко, бьющееся в унисон с моим…

Я боялась даже дышать полной грудью, не то что нарушить напряженную тишину вопросом. В голове пульсировала только одна, всепоглощающая мысль: "С ней все в порядке? Скажите, что с ней все в порядке! Умоляю!”

– Ситуация серьезная, – наконец произнесла врач, отрываясь от экрана и поворачиваясь ко мне. Ее тон был профессиональным и ровным, но в уголках глаз, несмотря на все усилия, проглядывало беспокойство. – У вас началась отслойка плаценты. Это, к сожалению, в любой момент может снова спровоцировать преждевременные роды.

Я замерла, парализованная страхом, не понимая до конца значения этих страшных слов. Отслойка плаценты... Звучит как приговор. Что это значит для моей девочки?

– С ней все в порядке? – хрипло прошептала я, не в силах сдержать подступившие слезы. Они жгли щеки, оставляя соленые дорожки на коже. – Скажите, пожалуйста, с моей дочерью все хорошо?

– На данный момент с ребенком все в порядке. Мы ввели вам токолитики, чтобы остановить схватки, – продолжила врач, смягчив тон, заметив мое растерянное, почти паническое лицо. – И магнезию для снижения тонуса матки. Сейчас состояние стабилизировалось, но расслабляться рано. Потребуется постоянное наблюдение.

Токолитики... магнезия... Я ничего не понимала из сказанного ей, все эти медицинские термины казались инопланетным языком в этот момент. Значение имело только состояние моей малышки.

– Это поможет сохранить беременность? – спросила я, с трудом разлепляя пересохшие губы, чувствуя, как надежда, хрупкая и слабая, робко пробивается сквозь толщу отчаяния.

– Мы сделаем все возможное, – уклончиво ответила врач, ее взгляд, казалось, избегал моего. – Но вам нужен строгий постельный режим и постоянное наблюдение. Мы переводим вас в палату интенсивной терапии.

После этих слов меня снова переложили на холодную каталку и повезли по бесконечным больничным коридорам. Мимо проплывали серые стены, тусклые лампы дневного света, равнодушные лица медперсонала. Все это вызывало какую-то обреченность.

В палате интенсивной терапии было тихо и стерильно. Запах хлора буквально резал в ноздри. Рядом со мной высились сложные аппараты, издававшие тихие, ритмичные звуки. Медсестра, с усталой, но доброй улыбкой, помогла мне перелечь на кровать и подключила к капельнице. Жидкость прохладной струйкой побежала по венам.

– Не переживайте, – улыбнулась она, поправляя одеяло. – Сейчас вам нужно отдохнуть и постараться успокоиться. Мы будем следить за вами и вашим ребенком, контролировать все показатели. Думайте только о хорошем.

Я закрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается расслабляющее тепло. И постепенно боль отступает, но тревога не оставляла ни на секунду. Я чувствовала себя слабой, уязвимой и беспомощной. Не могла ни встать, ни пройтись, ни даже повернуться на бок без разрешения. Все, что мне оставалось, – это лежать и ждать. Ждать, надеяться и молиться о том, чтобы с моей девочкой все было в порядке. Чтобы она была здорова.

В палате стояла давящая тишина, но ее нарушал ритмичный стук КТГ, разносившийся по всей палате. Тук-тук, тук-тук... Это билось сердечко моей девочки, наполняя меня надеждой и одновременно сковывающим страхом. На животе закрепили датчики, фиксирующие каждое ее движение. И каждый раз, когда я чувствовала толчок, я нажимала на кнопку, отмечая ее активность на графике. Каждый толчок был подтверждением ее жизни, ее борьбы, ее присутствия. Пока оно бьется и пока она двигается, у меня есть надежда. Надежда на то, что мы справимся, что я смогу ее выносить и родить здоровой и счастливой.

Я лежала в полумраке, считая удары ее сердца и представляя крошечное личико. На кого она похожа? Какие у нее будут глазки? Волосы? Светлые, как у меня, или темные, как у Максима? Я так мечтала увидеть ее, прижать к себе, почувствовать ее тепло и запах. И готова была на все ради этого, даже на невозможное.

Глаза смыкались против воли, но я то и дело распахивала их, проверяя мониторы. Следила за цифрами, за капельницей, боясь упустить малейшее изменение. И в какой-то момент я просто не смогла больше противостоять чарам Морфея и провалилась в беспокойный сон, полный кошмаров и тревожных предчувствий. Но даже во сне я видела ее, свою маленькую девочку, которая то и дело звала меня, просила не оставлять ее. И я должна была быть сильной ради нее. Я должна была бороться вместе с ней несмотря ни на что...

Я проснулась от приглушенных голосов, пробивающихся сквозь пелену сна. Голоса звучали неразборчиво, но один из них показался до боли знакомым. Я напрягла слух, пытаясь разобрать слова. Прислушавшись, я замерла, узнав голос Максима. Что он здесь делает? Как узнал? Почему его пустили?

Голоса становились громче, и я отчетливо услышала спор. В голосе мужа звучало раздражение.

– Я требую перевести мою жену в медицинский центр, где мы наблюдались всю беременность! – настойчиво требовал Максим, его голос звенел от напряжения. – Там условия лучше, и я доверяю только их специалистам.

– Максим Сергеевич, я понимаю ваше беспокойство, но состояние вашей жены нестабильное, – возразил женский голос, явно принадлежавший лечащему врачу. В ее тоне чувствовалась усталость, но и твердость. – Перевод в другую клинику сейчас крайне рискован. Здесь есть все необходимое для оказания ей квалифицированной помощи. У нас есть опытные реаниматологи и самое современное оборудование.

– Я не хочу рисковать! – повысил тон Максим. – Я заплачу любые деньги, но моя жена и ребенок должны быть в лучших руках!

– Деньги здесь ни при чем, – строго отрезала врач, и я почувствовала, как напряжение в комнате возрастает. – Речь идет о здоровье вашей жены и ребенка. Ее состояние только стабилизировалось! Перевод может спровоцировать новые осложнения. Переезд в другую клинику – это стресс и риск. Никто не возьмет на себя такую ответственность!

– Я беру всю ответственность на себя! – настаивал Максим, в его голосе слышалось нетерпение и упрямство. – Подготовьте документы, и мы немедленно переезжаем.

– Извините, но это решать не вам, а пациентке! – заявила твердо врач, и я почувствовала благодарность к этой незнакомой женщине. – Если Виктория Николаевна решит написать отказную, мы тут же ее выпишем, но только по ее личной инициативе. Мы не можем действовать против ее воли.

Собрав последние силы, я произнесла сдавленным, слабым голосом, желая поскорее прекратить их бессмысленный спор:

– Я... я не собираюсь писать отказ. Меня здесь все устраивает. Я доверяю врачам.

Голоса стихли, и я почувствовала на себе буравящий, непонимающий взгляд Максима. Он молчал, словно оглушенный моими словами.

– Виктория Николаевна, вы уверены в своем решении? – уточнила врач, подходя ближе к кровати и внимательно глядя мне в глаза. – Мы оказываем вам всю необходимую помощь и сделаем все возможное, чтобы стабилизировать ваше состояние.

– Я уверена, спасибо, – ответила я, стараясь говорить твердо, хотя внутри все дрожало от страха и неуверенности. – Я остаюсь здесь. Пожалуйста, оставьте нас наедине.

Врач кивнула и, бросив на Максима предостерегающий взгляд, тихо вышла из палаты, оставив нас один на один с напряжением, витавшим в воздухе. В комнате повисла тягучая тишина, нарушаемая только мерным писком аппаратуры и гулким стуком моего сердца. Казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Во рту пересохло, словно от сильной жажды. Я боялась взглянуть в его глаза, боялась увидеть в них жалость, вину или, еще хуже, равнодушие. Боялась, что увижу подтверждение своим подозрениям.

– Почему ты мне не сообщила? – нарушил тишину Максим, его голос звучал глухо и сдержанно, как будто он тщательно подбирал слова. – Почему я узнаю обо всем от посторонних людей? Я же имею право знать, что происходит с тобой и нашим ребенком!

– То есть, вместо того чтобы спросить, как я себя чувствую, ты в первую очередь отчитываешь мне за то, что не сообщила тебе? – усмехнулась я устало, впервые в жизни отвечая ему так резко. В моем голосе прозвучала горечь и обида, накопившиеся за последнее время.

Он шагнул ближе, и я почувствовала его присутствие, его обволакивающее тепло, которое раньше согревало меня изнутри. Запах его парфюма, такой знакомый и любимый, вызвал острую боль в груди. Как же я любила его... Как же сильно хотела, чтобы все было, как прежде. Но я тут же одернула себя, напомнив о его предательстве. Об измене, которую я никогда не смогу простить!

– К тому же, ты сам все решил, Максим, – добавила я, глядя ему прямо в глаза, стараясь казаться сильнее, чем я была на самом деле. – И мне даже на миг не приходило в голову позвонить тебе! Зачем? Разве я могу положиться на предателя?! Разве я могу доверить тебе хоть что-то?

– Я понимаю, что поступил неправильно, Вика, – произнес он искренне, и я заметила в его глазах раскаяние, которое, к сожалению, уже ничего не могло изменить. – Я знаю, что причинил тебе боль. Но это не значит, что мне безразлична судьба моего ребенка. Это моя дочь, и я хочу быть рядом.

– Судьба твоего ребенка? – горько усмехнулась я. – Ребенка, которого ты хочешь у меня отнять? Так ты о ней заботишься? А обо мне ты подумал, когда говорил, что уходишь к другой? Подумал, что со мной и нашим ребенком будет, когда решил разрушить нашу семью? Ты хоть на секунду представил, каково было мне?

В его глазах промелькнула тень вины, глубокая и настоящая, но она тут же исчезла, сменившись упрямым и каким-то затравленным выражением. Он словно боялся показать свои настоящие эмоции.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – пробормотал он, глядя в сторону. – Но я не могу больше жить во лжи...

– Знаешь, я даже говорить не хочу об этом, – выдавила я, чувствуя, как комок подступает к горлу. Я понимала, что еще одно слово, еще одно его оправдание, и меня снова захлестнет волна отчаяния, которая может навредить нашей дочери. – Уходи, Максим, просто уходи… Мне даже смотреть на тебя невыносимо больно…