ГЛАВА 4

Аваддон редко пользовался услугами «Белого Пиона». Принудить его к этому могла только крайняя степень эмоционального напряжения, вызывавшая в нем порой просто убийственные чувства и желания. Если бы он мог, он бы нашел себе достойного врага, с которым схлестнулся бы в яростной битве, но в его окружении не было никого, кто смог бы продержаться в схватке с ним хотя бы минуту. Поэтому временами он отдавал деньги за возможность обладать чужим телом, и это помогало ему на какой-то период ослабить как физическое, так и душевное напряжение, в котором он пребывал с самой юности.

О том, чтобы построить с кем-то нормальные отношения, он никогда даже не помышлял. Во-первых, его боялись абсолютно все, кого он знал, а во-вторых, он слишком закостенел в своем одиночестве, чтобы рискнуть впустить в свой замкнутый мир кого-то еще. Или, возможно, ему просто еще не довелось встретить того, кого бы он захотел сделать частью своего мира…

Жизненный путь Аваддона Чудовищного был омрачен событиями, о которых он предпочел бы никогда не вспоминать, но при всей своей грандиозной силе он не мог себе этого позволить. Не потому, что магия была здесь бессильна, а потому что он не желал бежать от правды – пусть ужасной правды, но имевшей огромный вес в его судьбе. Аваддон был одинок, замкнут и несчастен, но он был силен, как демон, и проявлял к себе еще меньше жалости, чем к другим.

Уж конечно, Дирна Барн-о-Баса он узнал с первого взгляда, едва только тот вошел в комнату. Повязка на его лице была зачарована таким образом, что сам Дирн не мог подглядеть сквозь нее ничего, в то время как Аваддон прекрасно видел всё его лицо, включая сверкающие болезненной тревогой красивые глаза.

Аваддон видел его раньше неоднократно и, хотя не особо интересовался им, знал, что это был очень способный и трудолюбивый Дремлющий, сохранивший душевную простоту, несмотря на выпавшее на его долю колоссальное богатство, и тративший немалые средства на благотворительность. Собственно, это было всё, что Аваддон знал о нем, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы заставить его заподозрить неладное.

Каким образом этот богатый и влиятельный Дремлющий оказался здесь, да еще и в таком виде? Еще даже не приблизившись к нему, Аваддон активировал Луч Агатовой Звезды – заклинание, позволявшее просматривать жизнь человека вплоть до трех недель назад. В этот раз листать так много не пришлось. Последние три часа показали всё более чем наглядно, и Аваддон, к собственному удивлению, почувствовал желание улыбнуться.

Таких забавных людей ему еще не приходилось встречать. Решиться на подобную авантюру ради праздного любопытства – сам бы он на такое точно никогда не пошел. И это вызвало в нем невольный интерес. А еще желание сделать так, чтобы парню не пришлось пожалеть о своей смелой выходке.

Прикасаться к нему, целовать было необычайно приятно, наверно, потому что Дирн был совершенно открыт, в его движениях не было ни малейшего притворства или напускной страсти, он не скрывал своего напряжения и даже некоторой враждебности, и Аваддон, сам того не осознав, увидел в этом вызов, который ему захотелось преодолеть любой ценой. Наверно, впервые в жизни он занимался любовью не ради того, чтобы удовлетворить собственные потребности, а ради того, чтобы доставить удовольствие другому человеку. И он даже не ожидал, что ему станет настолько хорошо, когда его усилия приведут к желаемому результату.

Чем откровеннее вел себя Дирн, тем удивительнее чувствовал себя Аваддон, от поцелуев этого мальчишки у него срывало дыхание, и даже сердце, сойдя ни с того, ни с сего с ума, то и дело обрушивалось куда-то вниз, вызывая в нем ощущение странной приятной беспомощности. Никогда еще ему не было хорошо настолько, что впору было потерять контроль, а именно это он в какой-то момент и сделал, придя в себя лишь тогда, когда халат с его плеч уже был сорван.

Открытый ужас Дирна нисколько не удивил его, с подобной реакцией он сталкивался не впервые, что и заставило его, в конце концов, прийти к такому решению: закрывать редким любовникам глаза и оставаться во время всего процесса в плотном халате. Если остроту своих ушей он легко мог замаскировать с помощью простой иллюзии, то на его шрамы, к сожалению, никакая магия не действовала. Они сами были чистой магией, темной и нерушимой, и Аваддон был бессилен перед ними так же, как все остальные были бессильны перед ним самим.

Когда Дирн в страхе отшатнулся от него, Аваддон ощутил тоску, которой сам же поразился. Он был уверен, что за столько лет уже давно привык к подобным ситуациям, однако сейчас ему было больно, как от жестокого предательства. Густой мрак окутал его душу, и, объясняя Дирну суть произошедшего, он уже совершенно ни на что не рассчитывал. У него даже желание полностью пропало, и он был вполне честен, когда заверял Дирна в своей готовности на этом всё закончить.

Вот только этот странный нелепый парень снова умудрился удивить его. Никто раньше не мог преодолеть страха перед его шрамами, всякий, кто нащупывал их, уже не находил в себе сил до конца расслабиться, что всегда омрачало удовольствие от секса, а этот невозможный человек всего лишь укорил его за то, что он не сказал ничего заранее, и без всякого страха снова прикоснулся к его зачарованной коже. Аваддон видел его лицо слишком отчетливо, чтобы сомневаться в его искренности.

- Ничего особенного. Если бы ты предупредил меня заранее, я бы так не отреагировал.

Аваддона будто вышвырнуло из привычной реальности в новое незнакомое пространство, в котором он пока еще ничего не знал, но уже чувствовал непреодолимый интерес…

Он набросился на Дирна, пожалуй, слишком агрессивно, но тот не казался недовольным. Аваддону было недостаточно его изломленного сексуальным напряжением лица, он хотел сделать так, чтобы парень забыл себя от удовольствия, и в этой цели он был крайне решителен.

Обнаженное тело Дирна было безумно привлекательным и сильным, его кожа напоминала смешанную с золотом бронзу, и Аваддон испытывал неподдельное восхищение, наблюдая за тем, как она постепенно покрывалась соблазнительным блеском, вызванным нетерпеливой жаждой.

Настолько яркой мужественной красоты Аваддон никогда раньше не видел. И при всем этом Дирн был потрясающе чувственным, его сдержанные вздохи мутили Аваддону рассудок, ему хотелось поглотить его без остатка, вобрать в себя всю его сущность, слиться с ним до такой степени, чтобы даже самая черная магия не смогла их рассоединить.

Аваддон жадно вылизывал всё его тело, находя это чрезвычайно приятным, выискивал его слабые места и долго безжалостно мучил, когда поиски приводили к успеху. Дирн всегда немного комплексовал из-за этого, но у него были ужасно чувствительные соски, и когда Аваддон обнаружил это, то едва не довел его до припадка своими жестокими выматывающими ласками. Ему мало было просто целовать или посасывать, он начал методично прикусывать и без того воспаленные из-за обострившегося восприятия нежные комки плоти, и Дирн просто забился под ним, как рыба, снятая с крючка, пытаясь прекратить издевательство и в то же время сходя с ума от почти больного сумасшедшего удовольствия.

Его член уже давно стоял в отчаянной мольбе, но Аваддон не позволял ему прикасаться к себе, желая довести до полной потери рассудка. Дирн был весьма близок к этому, самообладание практически полностью оставило его, и Аваддон внутренне задрожал, услышав его несдержанные глухие стоны… То, как он стонал: с мольбой и в то же время развратно, не скрывая своего желания, подкосило выдержку Аваддона, и он понял, что следующую порцию сладких истязаний придется отложить на другой раз.

Дирн был так возбужден, что не хотел даже тратить время на подготовку, Аваддон практически насильно удержал его и воспользовался приготовленной заранее жидкой смазкой. Тут он заставил себя сцепить зубы и, несмотря на лопающееся от долгого воздержания достоинство, со всей ответственностью подойти к подготовке распростертого под ним неугомонного тела.

По правде говоря, Дирн никогда раньше не был снизу, и потому подготовка была ему более чем необходима, и он сам четко осознал это уже после того, как Аваддон добавил второй палец, но, несмотря ни на какие неудобства, его член так и не опал, Аваддон распалил его до такой степени, что сейчас это, наверно, было просто невозможно.

Дирну хотелось кричать, когда пальцы без всякого сострадания начали пронзать огненную точку глубоко внутри него, ему казалось, что он сдерживает себя, но нет – крики действительно вырывались из его горла, и это было так мощно и честно, что Аваддону захотелось в кровь искусать его прекрасную кожу. Он вошел резко, одним беспощадным рывком, и сам низко застонал, ослепленный чудовищной узостью, от которой у него внутри всё заклокотало. Он услышал болезненный выдох Дирна, увидел его ошеломленное нестерпимой болью лицо и тут же ломанулся снова, в этот раз успешно достигая сладкой точки.

Дирн снова потерялся в собственных стонах и криках, постепенно забывая о боли и неосознанно рыдая от переизбытка эмоций и ощущения самой яркой близости, которая когда-либо была в его жизни. Аваддон видел его слезы, понимал их причину и еще жестче брал его, заставляя запомнить эти мгновения, навсегда отпечатать не только в теле, но и в сознании, чтобы никто уже и никогда не смог затмить охватившее их в этот момент безумие.

То, что Дирн испытал в самом финале, вряд ли можно было назвать простым оргазмом. Это был взрыв, унесший его из материального мира в полнейший эмоционально-физический хаос, пробивший все его тело бешеной дрожью и в итоге действительно заставивший забыть обо всем, что он знал до сих пор. Ему было и хорошо, и страшно в одно и то же время, и потрясенное сознание в какой-то момент просто не выдержало этой свирепой агонии, погрузив его в уютную темную бессознательность.

Когда он пришел в себя, никто уже к нему не прикасался, в комнате стояла полная тишина, и можно было подумать, что, кроме него, здесь никого больше нет, но Дирн не поверил в это. Он принялся напряженно ощупывать постель и почти сразу наткнулся на расслабленную руку совсем недалеко от себя. Этого ему было совершенно достаточно, он тут же откинулся на свою половину, не обращая больше на «соседа» никакого внимания, и позволил себе просто млеть после пережитой бури.

Стоит отметить, Дирн был довольно романтичным парнем, он бы с удовольствием обнял партнера (тем более такого заботливого и талантливого) и уснул, не выпуская его из рук, но такое поведение показалось ему нехарактерным для мальчика по вызову, и он решил воздержаться.

Он никогда в жизни не был настолько удовлетворен. Мягкая истома пропитала каждый его орган, всю кровь и плоть, даже кости превратила в рыхлое тесто, которое уже никакая сила не смогла бы привести в движение. Он был изрядно утомлен еще до Краеугольного Собрания, а сейчас и вовсе был на грани полной дезориентации. Замученный и счастливый, он опасался, что кое-кто захочет продолжить ночные развлечения, но время шло, а никаких попыток не следовало, и, в конце концов, Дирн позволил себе на время отпустить все впечатления сумасшедшего дня и дать волю желанной сонливости.

Пусть его мыслительные способности слегка притупились в этот момент, он отдавал себе отчет во всем, что только что произошло, и открыто признавал, что его интерес к человеку, что лежал сейчас рядом с ним, не только не угас после их близости, но наоборот – стал лишь еще сильнее, возрос настолько, что теперь ему было еще любопытнее, даже еще интереснее, чем до того, как они встретились. Он хотел узнать, откуда взялись эти шрамы, кем был этот человек, умудрявшийся быть одновременно подавляюще властным и таким безжалостно нежным…

Аваддон все это время не сводил с него пристального взгляда, испытывая попеременно совершенно разные чувства. Но у всех этих чувств было одно важное сходство: все они были пронизаны глубоким интересом и непреодолимой симпатией, симпатией, за каких-нибудь полчаса подвергнувшей всё мировосприятие Аваддона серьезным изменениям.

Поначалу, глядя на то, как тяжело дышит Дирн, еще не оправившись до конца после первого раза, он испытывал желание снова накрыть его собой и еще раз провести через тот же ослепительный маршрут и делать это вновь и вновь до бесконечности, пока оба они просто не умрут от потери сил. Но стоило ему увидеть громадную усталость Дирна, его закрывающиеся против воли глаза, затрудненные движения, как от его безумной похоти не осталось ни следа.

Кроме того, для Дирна это был первый раз, Аваддон и так был с ним грубее, чем следовало, и мучить его в таком состоянии и дальше ему было совершенно не под силу. Возможно, будь это настоящий представитель древнейшей профессии, Аваддон бы не остановился, посчитал бы справедливым хорошенько поиграть за свои деньги, но перед ним был Дирн Барн-о-Бас, появившийся здесь только из любопытства, человек, подаривший ему неслыханное удовольствие без всякого страха перед его темным увечьем…

У Аваддона что-то вздрогнуло внутри, когда Дирн начал искать его, а стоило их рукам соприкоснуться, как ему захотелось крепко прижать парня к себе и не разрывать объятий в течение всей ночи, грея его своим теплом и одновременно самому обретая покой от его спокойной доверчивости. Но Дирн тут же отстранился и больше не искал прикосновений.

Аваддон не расстроился. Он продолжил наблюдать за ним, и когда Дирн заснул, встал с постели, выбрал лучшее и самое мягкое покрывало, бережно укрыл его и, накинув на плечи халат, сел на кровать рядом с ним. Так ему было удобнее смотреть, и этому занятию он посвятил всю оставшуюся часть ночи до самого рассвета.

Он не смел трогать Дирна, боясь разбудить его, но смотрел на него постоянно, как на непостижимое чудо, в которое сам не мог поверить. Откровенно говоря, понять его было не так уж и сложно. Ведь он впервые в жизни встретил человека, который совершенно его не боялся.

Незадолго до рассвета он осторожно погладил Дирна по щеке и тихо произнес:

- Мы еще встретимся.

Посидев в том же положении еще какое-то время, он ушел, не чувствуя ни малейшей грусти. У него не было причин грустить, потому что он знал так же твердо, как и собственное имя, что их следующая встреча состоится очень скоро.