Глава 5

Ира

Горячие струи душа приятно ласкают разгоряченную кожу, смывая напряжение этого бесконечно долгого дня. Но даже вода не может смыть навязчивую картину: Чеширский, стоящий в облаке табачного дыма, окруженный стайкой восторженных студенток. Его улыбка, расслабленная поза…

— Меня окрутил, потом сестру мою идиотку… — рычу, с силой выкручивая кран. — А теперь вот вообще в цветник попал… ррр… бесит до чертиков!

Выхожу из душа, крупные капли воды скатываются по плечам и спине. Я стряхиваю мокрые пряди волос с лица. Кати дома нет. Она наверняка со своим Степашкой, и у них все серьезно, все по-взрослому. Молодец, смогла его привязать, позволить себе быть счастливой.

А я? Хотела бы и я также любить. Легко и безоглядно. Сердце предательски ноет, и перед глазами снова возникает его образ. Не сегодняшний, наглый преподаватель, а тот, прежний Мирон. С теплым взглядом и руками, которые обнимали так, чтобы весь мир исчез.

— Да чтоб тебе пусто было! — рычу, трясу головой, пытаясь развеять наваждение.

Внезапно раздается звонок в дверь.

— О! Пицца приехала! — настроение мгновенно улучшается.

Сегодня я решила устроить себе праздник непослушания. Никаких диет, никаких мыслей о завтрашнем дне. Захотелось просто полениться и дать волю чувствам. Плотнее кутаясь в мягкое банное полотенце, я шлепаю босиком по прохладному полу, чтобы открыть. Пока вожусь с замками (наши с Катей отцы щедро отсыпали денег компании, занимающейся безопасностью, и теперь наш дом как крепость), я предаюсь сладким мечтам.

Вот сейчас возьму эту пахнущую дымком и сыром пиццу, включу какую-нибудь душещипательную турецкую мелодраму и буду плакать над чужой драмой, чтобы не думать о своей…

Или не буду.

— ЧЕШИРСКИЙ?! — вместо уставшего мальчика-курьера на пороге стоит он. Тень моего прошлого, призрак моих несбывшихся надежд.

Что он забыл у меня дома?! Резко, со всей силы толкаю дверь, чтобы захлопнуть ее. Но мужчина успевает поставить ногу в проем, блокируя мою попытку.

— Уходи! — цежу сквозь зубы. По телу пробегает холодок. — Сейчас же!

— А как же обращение на «вы», Ирина Всеволодовна? — Мирон зловеще сверкает глазами и с легкостью толкает дверь, заставляя меня отступить.

Я отпрыгиваю назад, узелок полотенца на груди ослабевает, и оно грозит соскользнуть. Подхватываю его и прижимаю к груди, чувствуя, как пылает лицо. В глазах Чеширского вижу похотливый блеск, а у меня в душе поднимается паника.

— Мы просто поговорим… о вашей дисциплине… — его пристальный взгляд скользит по моим голым ногам, заставляя кожу гореть, — и успеваемости.

— Давайте завтра, сейчас я жду пиццу, да и собаку я не нашла, — начинаю тараторить первое, что приходит в голову, — а кошка еще не выздоровела, представляете? Так что дома карантин. Ветеринар сказал никого не пускать.

— У вас же собака болеет, а кошка сбежала, — Мирон опирается плечом о дверной косяк, и его губы растягиваются в насмешливой улыбке, — да и кошачьи, или собачьи, болезни, насколько я помню, не передаются человеку.

— Бешенство передается! — парирую, сама понимая, что несу чушь. — Вы плохо знаете биологию!

— Или зоологию? — он тихо смеется.

— Это все неважно! Я хочу спать и планировала лечь вот прям сейчас, — продолжаю врать на ходу, — а вы мешаете. Завтра не удивляйтесь, что я опоздала…

— Так я за тем и приехал, — Чеширский делает уверенный шаг вперед, заставляя меня отпрыгнуть, — чтобы проверить ваш будильник, Ирина Всеволодовна. Чтобы не дай бог не разрядился. У нас, конечно, завтра занятий нет, но было бы некрасиво так подставлять Петра Валерьича…

— Он сам постоянно опаздывает, — фыркаю, отступая к стене.

— Ему восемьдесят, думаю, можно простить, — улыбка Чеширского становится еще шире и опаснее.

Каким-то непостижимым образом Мирон уже внутри. Он стоит в моей прихожей, заполняя собой все пространство.

В дверной проем просовывается голова парня-курьера. Да чтоб тебя! Опоздал на пять минут, а теперь моя квартира в осаде. Вернее, крепость уже почти пала…

— Пиццу заказывали? — устало спрашивает, небрежно жуя жвачку.

Его взгляд цепляется за меня. За мои голые плечи, ноги, полотенце, которое вдруг кажется смехотворно маленьким. Глаза курьера вспыхивают нескрываемым интересом.

— Заказывали, сколько с меня? — Чеширский резко разворачивается, заслоняя меня своими широкими плечами.

— Оплачено, — гундит тот.

— Отлично. До свидания, — Мирон почти выхватывает у него картонную коробку и решительно захлопывает дверь прямо перед носом ошарашенного курьера.

— А чаевые? — хмурюсь, потом машу рукой. — Хотя, черт с ним, из-за его опоздания. Ты… ой, пардоньте, вы тут что делаете?

— Я все равно был бы тут, Ирина Всеволодовна, — в голосе Чеширского слышится торжество, он сбрасывает ботинки и без приглашения направляется на кухню, — вы переехали? Неплохая квартирка.

Так, быстро выгнать его не получится. Что же делать?! Мать честная! Ныряю обратно в ванную и хватаю Катькин банный халат. Он мягкий, пушистый и пахнет ее любимым гелем для душа.

Ого! Да я в нем тону! Прекрасно! Завязываю пояс намертво и выхожу с видом неприступной крепости. Чеширский сидит за кухонным столом, как у себя дома. Развалился. Весь такой… такой уверенный в себе и чертовски привлекательный.

Сглатываю ком в горле.

— Вам лучше уйти, Мирон Генрихович, — складываю руки на груди, стараясь, чтобы голос звучал твердо, — я собиралась спать.

— А это — он указывает взглядом на дымящуюся пиццу с салями, — на ночь кушаете? Опасно для фигуры.

Мужчина встает, и каждое его движение наполнено хищной грацией. Чеширский подходит ко мне, и мое сердце снова бросается в галоп. И эти предательские бабочки в животе порхают, словно с ума сошли! ФУ, ИРА!

— Вас мой режим питания не касается, — фыркаю, отступая, пока не упираюсь спиной в косяк двери, — подите прочь!

— Бока отрастите, Ирина Всеволодовна, — голос Мирона становится ниже, бархатным и опасным, а ладони ложатся на мою талию поверх толстой ткани халата, — и попу… испортите.

— У меня быстрый обмен веществ. А если не прекратите домогаться, я в полицию пойду… — голос звучит все тише с каждым словом.

— Уже было… не прокатит, Ирина Всеволодовна, — его взгляд становится диким, одержимым.

Пробую выскользнуть, но сильные руки сжимают меня слишком крепко. Все тело откликается на это прикосновение постыдной, горячей волной, затуманивающей разум. Но где-то в глубине еще тлеют угольки здравого смысла.

— Не знаю, что там у вас с кем было, но я…

— Это ты мне расскажи, что там у меня было, — хрипит Мирон, и его дыхание опаляет мою кожу, — ты ведь лучше знаешь, Иришка…

— Вы фамильярничаете, Мирон Генрихович, — шепчу, глядя на его губы, и машинально, нервно облизываю свои.

Он замирает. Смотрит, завороженный, как я увлажняю сначала нижнюю губу, затем верхнюю.

Слишком близко! СЛИШКОМ! ОПАСНОСТЬ!

В голове визжит сирена, но тело отказывается слушать.

— Нет, я просто беру свое, — Чеширский переходит на низкий, горловой рык и пытается наклониться для поцелуя, но я в последний момент уворачиваюсь, и его губы лишь опаляют кожу у моего виска.

— Тут нет ничего вашего. Кажется, вы ошиблись городом, страной и девушкой! — выплевываю, пытаясь вырваться.

— Ничем я не ошибся, — Мирон одной рукой обхватывает мое лицо, большим пальцем грубо проводит по моей нижней губе. — Ты моя. Была ей и будешь… моя клубничная девочка. Всегда.

Что же делать?! Что делать?! Еще миг и я сдамся! Тело под халатом пылает от возбуждения, ноги подкашиваются. И если Чеширский прямо сейчас прижмет меня к стене и по-настоящему поцелует, я… я растаю.

Я предам саму себя.

Но тут…