Глава 3

Мадина

Мотор урчит, город за окном мелькает быстрыми незнакомыми картинками. Высокие здания, рекламные щиты, чужие лица. Все кажется плоским, ненастоящим, как в кино, в котором я не хочу участвовать.

Прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Меня трясет мелкой неконтролируемой дрожью, будто внутри лютый мороз, хотя на улице светит солнце.

Голос женщины за рулем доносится словно сквозь толщу воды, глухой и далекий.

— Меня зовут Лика. Я психолог. Ты в безопасности, Мадина. Все самое страшное позади.

Я киваю, потому что так надо, но не верю ни единому слову. Самое страшное только начинается.

Я сбежала. Опозорила семью.

Бросила мать одну в аду. Что с ней теперь будет?

Представляю лицо отца, искаженное яростью. Он найдет меня. Уничтожит.

— Ты в шоке, это нормально, — продолжает Лика, ее голос ровный и спокойный. — Дай себе время. Подыши.

Но я не могу дышать. Воздух обжигает легкие. Зажмуриваюсь и вижу маму. Ее испуганные глаза, влажные от слез щеки. Ее шепот: «Держись».

Прости меня, мама! Я держусь, но мне так страшно!

Лика везет меня за город и останавливается где-то на тихой улочке перед ничем не примечательным серым домом за высоким забором. Она ведет меня внутрь, ее рука на моей спине кажется легкой и тяжелой одновременно.

Она открывает дверь ключ-картой, мы заходим. Первое, что я вижу — это гостиная. Небольшая, строгая, безликая. Две коричневые кожаные кушетки, стеклянный стол, пустой телевизор на стене.

Ни картин, ни безделушек, ни намека на чью-то жизнь. Ничто не может порадовать глаз. Воздух пахнет чистотой и одиночеством.

На автомате двигаюсь дальше. Следующая дверь — кухня. Чистая, почти стерильная. Глянцевые белые фасады, хромированная ручка на холодильнике, на столешнице электрический чайник и две чашки.

Ни крошки, ни капли. Как будто здесь никто никогда не готовил и не ел.

Из кухни — дверь в уборную. Крошечную, с унитазом и маленькой раковиной. Ни коврика, ни полотенец. Голая лампочка под потолком отбрасывает резкие тени.

Лика наблюдает за мной молча, давая осмотреться.

— Ванная и спальня там, — она указывает на узкий коридор. — В этом крыле охранников не будет. Так распорядился твой брат. Камер нет в твоей спальне и ванной. Ради твоего комфорта. Но в остальных комнатах есть. Для твоей же безопасности.

Киваю, полностью осознавая свое положение. Я в клетке, просто прутья теперь невидимы.

Спальня чуть уютнее. Двуспальная кровать с простым бежевым покрывалом, прикроватная тумбочка, платяной шкаф. Я подхожу к шкафу и открываю его.

Дыхание застревает в горле. Внутри платья. Десятки платьев. Справа — привычные кавказские. Из бархата и шелка, расшитые тончайшими золотыми нитями, с высокими воротниками-стойками и длинными рукавами.

Нежные пастельные тона: персиковый, мятный, лавандовый. Платки из шифона и шелка, украшенные ручной вышивкой. Они такие красивые, родные… и такие чужие. Напоминают мне о доме, откуда я сбежала.

Слева висят «обычные» платья: короткое, черное, облегающее, сарафан в цветочек с открытыми плечами. Робко протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев ткани черного платья. Она мягкая, дорогая. Приятная на ощупь.

Но мне нельзя такое носить. Я мусульманка. Отдергиваю руку, будто обожглась, и отступаю назад. Сердце колотится в груди. Нет. Это не для меня. Это для другой Мадины, которой не существует.

Захлопываю дверцу шкафа и отворачиваюсь, чувствуя прилив стыда. За что? Я не знаю.

— Багир приедет чуть позже, — говорит Лика, стоя в дверях. — Привезет безопасный телефон, ноутбук. Сможешь связаться с братом. А мне нужно отлучиться по делам.

— А мама? — спрашиваю с надеждой. — Я могу позвонить маме?

Лика качает головой, и в ее глазах читается искреннее сожаление.

— Пока нет, Мадина. Сначала нужно, чтобы все улеглось. Это опасно. Для вас обеих.

Я снова киваю, глотая комок разочарования. Конечно. Всегда «пока нет». Всегда «опасно». Моя свобода отныне — это жизнь в четырех стенах, в тишине и ожидании.

Закрываюсь в ванной, умываюсь ледяной водой, пытаясь смыть с себя остатки этого утра. Того дома. Страха и отчаяния.

Вода стекает по лицу, смешиваясь с тихими горькими слезами. Я поднимаю взгляд на свое отражение в зеркале. Бледное лицо, огромные испуганные глаза. Я чужая самой себе.

И вдруг сквозь пелену отчаяния в памяти всплывает другое лицо: суровое, со шрамом через бровь.

Багир.

Его темные внимательные глаза. В них не было ни капли жестокости. Лишь сосредоточенность и сила. И в этой мысли есть странное, необъяснимое спокойствие. Он сдержал слово и вытащил меня. Ему можно доверять.

Острое чувство голода заставляет меня выйти из комнаты. Пустой желудок сводит спазмом. Я должна поесть. Должна заставить себя жить.

Спускаюсь на кухню, все еще ощущая дрожь в коленях. В голове перебираю список простых блюд, которые могу приготовить. Хотя бы чай или яичницу.

Но когда я переступаю порог кухни, воздух меняется, становится плотнее. Понимаю, что я здесь не одна.

Поднимаю взгляд.

И сердце совершает резкий болезненный кульбит в груди, замирая на самом краю пропасти.

Он стоит у окна, спиной к свету, огромный силуэт кажется еще более массивным в тесном пространстве кухни. Багир. Он здесь.

Замираю на месте, кровь стучит в висках. Взгляд прилипает к полу, к плитке под его мощными ботинками.

Я не смею поднять глаза. Каждая клеточка моего тела помнит низкий, хриплый, властный голос.

Багир оборачивается. Я чувствую на себе его тяжелый, изучающий взгляд. Стою, опустив голову, как провинившийся ребенок, сжимая влажные от волнения ладони.

Тишина в комнате становится оглушительной…