Четвертая глава. Удивление

Ивета

С момента появления на ферме прибываю в непонятном состоянии. Впервые в жизни я вижу такую старую женщину, причем меня удивил не только ее возраст, но и вид: одета она была не в балахон, как все знакомые мне люди, а в теплые брюки из грубой ткани, лохматую жилетку и светлую рубашку. И на ногах настоящая обувь, как у упырей! Ее волосы, длинные и седые, не острижены под корень, а красиво связаны и прикреплены к голове небольшим холмом.

Мужчина, которого я посчитала главным человеческим надсмотрщиком, оказался упырем и, самое ужасное, — хозяином этой фермы!

Второе, что привело меня в ступор — он не отправил меня на порку из-за того, что подала голос и обратилась к нему без его позволения. Не ударил за дерзкий взгляд, а когда в шоке от увиденного я вслух ляпнула глупость, которую вроде произнесла про себя, не убил на месте, а отвел в какую-то комнату и приказал дожидаться Миланы.

Здесь было тепло и сухо, но меня все равно бил озноб.

Чего теперь ожидать, не знаю… Эта неопределенность и пугала больше всего. Но то, что он не расправился со мной на месте, немного утешало. Словно у меня появилась надежда. Конечно, возможно он отправит меня на откачку, а может... пожалеет и прикажет только сильно избить. В любом случае, никто ведь не упустит столь благоприятный момент для воспитания новоявленной скотины.

Но все это было мелочью по сравнению с тем, что впервые с шести лет я гуляла на природе. Все, что видела в детстве, казалось мне странным сном, и вот, вновь в лесу и здесь все не так, как я помнила и представляла себе. А уж атака упырей и вовсе произвела на меня самое жуткое впечатление, напомнив пережитое в детстве. Привычно высокомерные и вечно раздраженные сегодня они показались мне просто дикими животными.

Я обняла плечи руками, чтобы хоть как-то унять дрожь... Зачем я об этом вспомнила!

Раскрытые в оскале пасти, слюна, бешеная алчба… и все это на фоне потрясающей воображение картины леса. Стена из высоких сосен, а запах… Впервые за много лет я вдыхала чудесный аромат сосен, пока не появились упыри, мне казалось, что вот-вот потеряю сознание от удовольствия.

Осмотревшись в новой комнате, я не сразу осознала, что здесь одна кровать. Как это? Остальные слуги будут спать со мной? Или придется ложиться на полу? Но пока здесь никого не было, я устало присела на край кровати. Мягко. Вдруг захотелось плюхнуться на нее так, чтобы сетка пружинила и подкидывала меня как можно выше…

Что за странные мысли. Схожу с ума?

Мне сказали, что на фермах люди живут в загонах, спят по тридцать человек в комнате, как в нашем питомнике, а тут… Тут кто-то спит на отдельной кровати, интересно, что этот раб делает на ферме, что его так ценят? Вот бы и мне…

Я поднялась с кровати, подошла к двери на свой страх и риск выглянула наружу. По лестнице поднималась запыхавшаяся Милана.

— Ох, девка, задала ты мне дел! — проворчала она, преодолев последние ступени. — Хозяин выругал, что сперва не покормила. Да откуда я знала, что ты голодная! Мы впервые купили человека из питомника!

— Третий день… — спокойно пояснила я, не понимая причин для ее волнения.

— Ох ты, бедняжечка! — Старица внезапно остановилась, словно испугалась. — Что же ты молчала! Да я бы…

Я с интересом разглядывала ее морщинистую кожу, представляя себе, как это, иметь возможность дожить до столь преклонного возраста.

Пока старушка громко сокрушалась о своей недогадливости, я пришла к выводу, что старые люди очень интересны и даже не лишены своеобразной привлекательности. Это же чудо, увидеть такого старого человека!

— Ты только не падай, милая! Я покажу, где надо брать еду. Если не успеешь днем, приходи туда ночью. Только в свою комнату не неси, хозяин заругает. Боится, что мыши в доме заведутся.

Упырь — и мышей боится, забавно. Но он вообще странный. Даже внешне. Глаза с обычными белками, как у нормального человека. Даже намека на упыриную серость нет.

— А сколько человек со мной живут? — спросила я, шагая за Миланой, так как хотела узнать, сколько соседок будет спать в той чудесной спальне с одной кроватью, но, кажется, старушка меня не поняла:

— В доме вас будет трое. Хозяин, Красотка и ты. Я позже покажу тебе, что будешь делать. Тебе надо поесть, пока наша доктор освободится. Потом она тебя осмотрит. Запишет… Да не дрожи ты так! Доктор у нас добрая, хотя на вид и строгая.

Я кивнула. Тело дрожало само по себе, я словно в этом не участвовала. Вышли из дома.

Ступеньки, ведущие на крыльцо перед домом, потрескались от времени, как и давно некрашеный фасад.

Мы спустились и прошли немного по выложенной камнями дорожке и попали в небольшой домик, в котором горел живой огонь. Я остановилась, чтобы рассмотреть, но Милана утянула меня к длинному столу, уставленному посудой:

— Смотри, вот теплое молочко, сметана, козий сыр, не любишь?

Я равнодушно покачала головой, жадно изучая новые для себя продукты.

— Коли три дня не ела, попей чаек с плюшками и пока все, а то заболеешь. А меня его господство опять ругать будет. — Последние слова она сказала с насмешкой.

Я удивленно повернулась к ней, за валом новых событий и вещей я упустила тот факт, что Милана не опасалась, что ее утилизируют, как делают со всеми людьми отжившими свой век. Она боялась, что ее поругают. ПОРУГАЮТ! И как «боялась»… не «боялась», а была этим ФАКТОМ ЯВНО НЕДОВОЛЬНА.

Что за место такое?! Насколько я слышала, везде за малейшее ослушание наказание одно — смерть.

— Милана, я привыкла по несколько дней не есть. Не переживайте за меня, я лишнего не съем.

Внимательно глядя на меня, она задумчиво пошамкала полупустым ртом.

— Ладна, девка, слушай дальше! Вот пирожки, кисель, соленья, картошечка… — Старушка показала на какой-то железный сосуд, укрытый толстым покрывалом. — Это, чтоб не остыла. Вон там рыбка, кролик, жаренный в сметане… если не любишь крольчатину, там говяжьи котлетки… Ну, сама выбирай, что любишь.

Как ей пояснить, что я никогда ничего подобного не ела. Нас всегда кормили субстратом из жареной муки и жира в равной пропорции. Сладкие питательные кубики и горсть витаминов. Милана продолжала:

— Смотри, здесь выпечка. Попробуй вон те пирожки, я их с вишневым вареньем сделала. Внуки их очень любят.

Я заторможено кивнула, оглядывая кусочки чего-то. Запоминая, что вот это «пирожки», но кажется, вишня — это ягода, тогда как она попала в пирожки?

Милана налила воду в большой железный сосуд, затем поставила его на огонь.

— Сейчас чаек поспеет. А ты чего ждешь? Надо быстрее перекусить, а то к доктору опоздаешь.

Я кивнула и тут же спросила о своем:

— А кто здесь ест? Для кого все это стоит?

— Ест? Те, кто до ночи работает. Это наш господин придумал. Папка, мамка в поле, — дети-то голодные. Он приказал накрывать здесь столы. Сначала ели только дети, чья родня работала ночью, потом и родителей стали кормить. А я слежу, чтобы был порядок, чтобы ничего зря не пропало, а то детвора набегут ватагой, пирожки покрошат, намусорят, а мне убирать.

— То есть, вы строго следите за тем, чтобы они не пытались воспользоваться лишним…

Милана, не дослушав вопрос, рассмеялась:

— Лишним? Я слежу, чтобы еда не переводилась, была горячей и свежей. А кто и сколько будет есть, неважно. Господин запрещает голодать, — раздраженно сообщила старушка и поставила передо мной стакан молока:

— Пока чай закипит, перекуси.

Я пристроилась сбоку длинного стола, накрытого грубой серой скатертью, и притянула стакан с молоком к себе. Аккуратно лизнув, обомлела. Нежный вкус ласкал гортань.

— Молодец, не заглатываешь сразу. Наши-то, коль полночи не перекусят, — двумя руками запихиваются.

— Таким вкусным молоком, не грех и двумя руками, — улыбнулась я.

Милана как-то сразу расплылась в улыбке и внешне подобрела:

— Твоя правда, девка. Я беру только сладкое молочко. Прихожу, пробую прямо от коровок. Девки-то наши мне уж оставляют от самых лучших. Их детвора тут кормится, а матерям-то хорошо. Вернутся домой, а дите накормленное, спит. Хорошо, если умытое… — хриплым смехом рассеялась Милана. — Такие чюньки по дворам носятся, хоть траву на мордашках сажай. Господин ругается, что заболеют от грязи. А им хоть бы хны…