Глава 1. И каждый вечер, в час назначенный

Седая лошадь, как луна, притерпевшаяся к очерёдному жизненному кругу, неспешно тянула поскрипывающую телегу и возницу по пологому склону. Эмрис скорее по привычке, нежели из озорства, поддразнивал из-под капюшона бутафорской улыбкой людскую подлунную сутолоку, хотя понимал, что сейчас, как и прежде, останется незамеченным. Опустив голову, он водил скучающим взглядом по деревьям, число которых уже знал с математической точностью.

«Увлечься, отвлечься, развлечься, привлечь, увлечь», — вертелась в голове бессмысленная игра слов. Слова хаотично менялись местами, иногда срываемые шепотом с улыбки. Все было по-прежнему и всякий раз неизменно повторялось. Как и в Корнуолле, как и в Девоншире, впрочем, как и в Лондоне, а теперь вот здесь, на севере Хэмпшира.

Поднявшись на холм, лошадь направилась вдоль безлюдной дороги, с последней улицей хранящей остатки городской жизни, а дальше тянулась длинным старческим хребтом к северным предместьям. Эмрис натянул поводья и в очередной раз окинул взглядом открывающийся с холма вполне живописный вид, забавно дополняемый провинциальными денди, мирно гуляющими со своими полуночными спутницами около озера, с одним определенным намерением зажать их между своей млеющей опустелой сущностью и колоннами белеющего вдалеке моноптера. На той стороне дороги поигрывал красной вывеской захудалый, характерный для здешних мест ресторанчик. Эмрис вновь прочитал выведенное желтым по алому: «Бессмертный бродяга». Весьма нелепое и типичное скорее для трактира, нежели для приличного заведения название. По правде говоря, он и был похож на типичный трактир, разве что здесь не сдавались комнаты. А жаль… Разбавляя сухой, прозрачный лесистый дух, «Бессмертный бродяга» чадил рыбно-дымными запахами, от которых уважающий себя джентльмен, тотчас обмахнувшись, прикроет нос платком, но только не Эмрис… Его этот запах, как ни странно, манил, не хуже, чем приходская харчевня манит странствующего, усталого бедняка, или как шумный лондонский паб, где лежалые сыры и остывшие колбаски продают прямо с витрины. Что говорить, в последнее время именно в этот странный ресторанчик его влекло больше всего. И откуда-то, будто в томной глубине оставшегося за спиной парка, но в то же время совсем рядом, будто в самой голове, заставляя до боли стиснуть виски, скрипнуть зубами и сморщиться, эхом тоски отозвался детский плач.

Криво улыбнувшись объевшейся луне, Эмрис жеманно подобрал полы плаща и спустился с телеги у знакомых дверей. Интересно, как сильно он надоел луне? Чем нужно ее разозлить, чтобы испытать на себе лунный гнев? Но как бы Эмрис ни пытался задеть ее колкой усмешкой, луна была, как прежде, молчалива и бесстрастна, что нельзя сказать о людях вокруг. Здесь их было столь много, и каждого Эмрис рано или поздно должен узнать, если, конечно, их жизненный путь заканчивался здесь. А потом, возможно, его перевели бы куда-то еще, но пока Эмрису предназначено было нести бремя Хэмпширского наместника смерти. Впрочем, есть ли разница? Для него все декорации человеческой жизни, в какой бы точке мира они ни находились, были предельно похожими, почти неотличимыми: страны, графства, города, деревни, озера, лес, еда… Однако нет. Еда одинаковой не была! Она повсюду имела особенные качества. Вкус. Последнее время Эмриса терзали мысли: от чего, все-таки, зависит вкус человеческой еды? И почему именно в это заведение ему хотелось возвращаться? Какими бы разными болотистыми лесами и разными заброшенными полевыми дорожками он ни ехал, а все равно возвращался к одному и тому же месту. Деньги… Деньги у него были всегда, будто Божья насмешка, или испытание, или намёк на оставшееся в нем человеческое: несущих смерть деньги обыкновенно не интересовали, хотя порой находились те, кто решался попробовать предаться греху от скуки. Например, сыграть с компанией подвыпивших джентльменов в вист, обязуясь рассказать, когда же наконец отдаст концы ненавистный сосед, к которому захаживает жена, или уйдет с дороги мешающий продвинуться по службе приятель. Однако Эмрис нашел более достойное применение материальным ценностям. Подвыпившие посетители, растворившись в табачно-пивной хмари, постукивали кружками, вальяжно вытянув ноги, раскидывали карты, дымили трубками. Компания в углу вяло спорила сквозь прикушенные зубочистки, подчас бросая с короткой увлеченностью взгляды на сидящего в углу незнакомца в чёрном плаще, хотя, вероятно, видели его не впервой. Эмрису это было отнюдь не на руку: абы кто не должен был его видеть, но тот не придавал им особого значения. Напившись, они на следующее же утро забудут о странном незнакомце в черном, поддавшись суете мирской, или же, не забыв, не поверят самим себе. Господи, даже смерть уже не может испугать людей!..

Официантка с маслеными глазами и псевдоизысканным рыжим плетением на голове неспешно направилась к столику, в очередной раз и весьма нелепо пытаясь взять Эмриса в оборот.

— А я всё думала, что вы сюда не вернётесь, — заискивающе протянула она, облокотившись на деревянную столешницу. — Такие, как вы, обычно предпочитают места посолиднее.

— Боюсь, вы, обознавшись, льстите мне, — тихо рассекретил себя Эмрис, туманно улыбаясь из-под капюшона. — Я не из Лондона, и никто не знает, где я иной раз возникну…

Девица, почти прижавшись полуоголившейся грудью к столу, таинственно прошептала:

— А где же вы нашли пристанище сейчас?..

— Здесь, — невозмутимо ответствовал Эмрис. — Вернее, неподалёку отсюда. В Линдхёрсте.

— Надеюсь, прочно? — не отступала она, игриво щурясь.

— Боюсь, не прочнее, чем гвозди, вбиваемые в дуб, — меланхолично вздохнул Эмрис, подперев голову рукой.

— На удачу? — официантка с деланой задумчивостью прикусила кончик большого пальца.

— Нет, мисс, на смерть, — с былым спокойствием пояснил Эмрис и, помолчав, уточнил, видя, как девица с испуга меняется в лице. — Гробы делают из дуба, понимаете?

Закусив губу, она приняла его заказ и ушла на кухню. На кухню… Очевидно, туда, где таилось от любопытных и не очень посетителей рождение причудливых рыбных, мясных запахов, ароматного, раскалённого пара мягкой выпечки и горько-сладкие, щекочущие обоняние огоньки перца. Эмрис порой задумывался, как именно люди готовят еду. Наверное, это довольно трудно, но какое ему было дело до процесса? Для него важен конечный результат, точнее, вкус, а он уж никак не может быть связан с человеческими руками. Он, вероятно, связан с городом, со временем суток, с фазой Луны, но точно не с человеком.

Затуманенный раздумьями, Эмрис заметил, что прошло уже немало времени, а неторопливая официантка слишком замешкалась, кокетничая с тремя джентльменами разбойничьего вида, однако привлекать к себе внимание ему совсем не хотелось. Дверь на кухню тихонько приоткрылась. Эмрис успел разглядеть холщовый залатанный фартук и торопливой рукой снятый поварской колпак. Насколько он помнил, повара никогда не выходили к посетителям. Кто же направлялся к нему? Кто-то, мреющий в этой расслабленной питейной хмари хрупкой фигурой и робким взглядом. Так вот чьи руки колдуют над его едой? Что-то южное было в этих глазах, которые за вынужденной скромностью крыли в себе томный, вишнёвый огонёк, и в этих миниатюрных, смугловатых руках, удивительно нежных для чёрной, как казалось Эмрису, работы. И эти достаточно сдержанные, однако лишённые прислужной чопорности, совсем по-животному гибкие движения, и отблеск света в пепелистом от чада печи румянце раскрывали его глубоко дремлющую страстную натуру.

— Простите, сэр… — возникший рядом, он поставил тарелку на стол и, мотнув головой, откинул упавшие на блестящий лоб тёмные волосы.

Эмрис не слышал его слов. Какая же увлекающая естественность была в этом усталом движении и в этой маленькой родинке под закушенной губой. Он был совсем юн: на вид ему едва ли стукнуло семнадцать. Эмрис нервно поправил капюшон. Определенно, его не покидало ощущение дежавю. Но откуда оно взялось? Эмрис уже не раз видел этот лес, это озеро, дорогу, ресторан, но не его… Быть может, он ему снился? Вздор! Никаких снов Эмрис никогда не видел, сколько себя помнил. Поняв, что отвлёкся, он придвинул тарелку и поблагодарил юнца сдержанным поклоном. Тот ответил ему смущённой улыбкой и поспешил обратно в свои кухонные чертоги, однако был тут же грубо перехвачен вспыхнувшей официанткой.

— Какого черта ты покинул кухню?! — взвизгнула она, брезгливо скривившись.

— Не выходил бы, если бы ты меньше вертела хвостом и чаще относила заказы, — с тихой усталостью ответил он, отодвигая от себя ее руку.

— А колпак зачем снял? — хмыкнула она, в глуповатой улыбке сдвинув брови.

— Неприлично как-то…

— Да ты у нас, вижу, джентльмен, — она прижала ладонь ко рту, едва сдерживая смех.

Из комнаты в дальнем углу зала вышел, а вернее - бодро выкатился, маленький, круглый, рыжеволосый мужчина с такими же рыжими, тронутыми сединой бакенбардами, обтянутый костюмом горчичного цвета, из-за чего сам был похож на разбухшее горчичное зёрнышко. Его, казалось, повсенощный близорукий прищур не выражал ничего доброго, и юный повар, замерший у двери на кухню, вероятно, это почувствовал.

— Тилли, в чём дело? — мерзкий, тявкающий голос вполне соответствовал его внешнему виду.

Захмелевшие посетители попритихли и теперь, иронически пересмеиваясь, искоса наблюдали за готовящемся спектаклем. По их лицам можно было понять, что спектакли здесь — дело нередкое, а по бешеным глазам и брызжущей слюне господина Горчичное Зёрнышко, олицетворяющего так называемую частную человеческую власть, было ясно, что тот сего отнюдь не стесняется и даже поощряет.

— Ты опять, чёрт тебя дери, позоришь мой ресторан?! Кто тебя к посетителям выпустил?!

— Мистер Харрисон, Матильда долго не заходила на кухню, поэтому я… — опустив глаза, пролепетал тот. Нет, он не сгорал со стыда, не трясся от страха и не обращал на упивающегося властью хозяина исполненные извинения глаза. Это была все так же крепко спящая гордость, диковинно скрытая под маской вынужденного смирения. Удивительно…

— Это её проблемы — не твои! — рявкнул Харрисон и грубо втолкнул его на кухню. — И колпак не смей снимать! Ты на работе!

Дабы не слишком уходить в нисколько не нужные сейчас наблюдения за людьми, Эмрис с наслаждением вдохнул горячий, дурманящий пар жаркого. Загорелый ломтик картофеля чувственно обжег язык, острые зубы первородной болью пронзили блестящую корочку. Он больше всего любил этот трепетный момент: класть в рот маленький кусочек мяса, смаковать его всегда разный, но всегда по-особому изысканный вкус, чувствуя, как горячий, пряный сок обжигает горло. Глоток ледяного портера, принесенного манерно извинившейся Матильдой, приятно остудил имбирный жар. Бывают ли у людей хозяева? Что чувствуют они, вынужденные подчиняться им: Королеве, лорду, работодателю, мужу или кому-то еще? Как они оказываются под этой властью и насколько эта власть крепка? Вероятно, настолько, что заставляет растоптать свою гордость, какой бы упрямой она ни была. Эмрис философски покачал головой и положил в рот еще один кусочек мяса, дабы отогнать от себя посторонние думы, навеянные коварным разжиревшим стариком-Луной. Скрытая капюшоном усталая бледность, как прежде неизменно, отражалась в кружке, такой же мутнелой и запотевшей, как и стекло.

И новым призраком возникшее, раздутое парами мерзкого теплого джина, воцарившее в рассеянной желтизне зала чудовище приторно зловонным языком лизнуло Эмриса, вовлекая в опиумный транс, умоляя, приказывая, вынуждая расплыться в согласной с ним улыбке.

Айзек, медленно тая, как засыпающий печной огонь, в тепле игривых угольков, увядающей свежести зелени и запахе рыбных голов, к которому он давно притерпелся, вытирал стол. На кухне ему всегда открывался целый мир. Здесь был и похрапывающий во сне старый половник, и пузатый, оловянный чайник, кипящий с утра до вечера философскими мыслями, которыми ни за что не хотел ни с кем делиться, и погнутая алюминиевая ложка, жалующаяся на свою несчастную судьбу, и господин Рыбья Голова, чванливо смотрящий через монокль из мусорного ведра. Айзеку нравилось здесь, и с наступлением глубокой ночи, когда ресторан еще продолжает реять над городом джиново-пивным призраком, привечая заблудших деревенских жителей, ему не хотелось уходить домой. Сняв фартук, отерев взмокший лоб платком, он вышел из кухни и постучался в кабинет хозяина. Предстояла очередная нелёгкая задача выпросить разрешение идти домой одному.

— Мистер Харрисон, я могу идти? — выдавив из себя привычную улыбку, спросил он.

Харрисон близоруко прищурился, искоса посмотрев ему в глаза, будто пытаясь уличить в преступлении.

— Позднее время, Айзек… Почему бы тебе не дождаться меня? — растягивая слова, проговорил он, не отрывая маленьких подозрительных глаз от его лица.

— Я всегда заканчиваю в это время, — улыбнувшись, Айзек простодушно пожал плечами.

— На улице тепло. Я вполне могу пройтись пешком.

— Что ж, ступай, ступай… Но не задерживайся на улице! — он, неожиданно дёрнувшись и хлопнув ладонями по столу, выпалил последнюю фразу, будто закипевший чайник.