Глава 2

Марина

— Дура, какая же ты дура, — твердила я, до боли сжимая руль в руках. Машина неслась по дороге, подпрыгивая и почти взлетая на ухабах. — Доверчивая, влюбленная, безмозглая дура! Люди не меняются… поверила, что изменится для тебя, поверила, да?!!

Я резко вывернула на шоссе, чуть не потеряв управление, — «Колибри» занесло, машина завизжала, пошла юзом, вырывая руль из рук, — и я, мгновенно покрывшись холодным потом, кое-как удержала ее, понеслась дальше вдоль черных деревьев. На дороге лежал вязкий грязный снег — видно было, что ее чистили, но с тех пор, видимо, прошел снегопад. Машин было очень мало. И к лучшему — не хватало еще устроить аварию.

«А история-то повторяется! Опять ты бежишь, опять на его машине…»

Я всхлипнула раз, другой, изо всех сил сдерживаясь, — и слезы хлынули потоком, выворачивая меня изнутри. Ну как же так? Что это за банальная, пошлая нелепица? Как мне забыть это, не видеть, вернуть ощущение нетерпения, страха и счастья, когда я осторожно приоткрывала дверь в кабинет; как вернуть невозможную нежность к этому мужчине, мое доверие вопреки всему разумному?

Я вытерла мокрые щеки и сильнее вдавила педаль газа. Рано или поздно должен мелькнуть указатель на Иоаннесбург. А не будет его — отъеду до ближайшего города с телепорт-вокзалом и уйду к себе домой. И больше никогда, никогда никому не поверю.

«Ты и в прошлый раз это себе обещала».

Память услужливо подкинула картинку увиденного в кабинете, и я зарычала сквозь зубы. Ведь в первые секунды я даже не поняла, что происходит. А потом пришло осознание, в глазах потемнело и стало не хватать воздуха.

Горло сдавил спазм; я рванула из ушей тяжелые рубиновые серьги, со злостью бросила их в стекло машины и снова тыльной стороной ладони вытерла слезы, которые и не переставали течь. На руке остались разводы туши и помады. И белый мой плащ весь был в черных мокрых пятнах.

Как хорошо, что на улице стояла машина и я оказалась избавлена от унизительного выяснения отношений. Не хочу слышать его, не хочу видеть, ненавижу! Как хорошо, что я сообразила: телепорт мне никто не откроет, — и решила бежать. Как хорошо, что в замок зажигания были вставлены ключи.

На «Колибри» меня точно никто не догонит, даже если Кембритч поднимет в погоню всю полицию герцогства.

«А как ты вернешься домой? Что скажешь родным?»

— Вася обещала, что не будет меня заставлять, — пробормотала я. — Скажу, что поняла: он не мой человек. А там решим. Главное сейчас — добраться домой.

«Колибри» летела по шоссе вдоль моря на пределе моих возможностей. Я еле справлялась с управлением и не могла заставить себя сбросить скорость. В зеркале заднего вида что-то мелькало — я сощурилась, пытаясь понять, что вижу, и выругалась. Почти над самой дорогой, метрах в двадцати, за мной несся огромный крылатый змей. И он, черт бы его побрал, меня догонял.

— Не хочу, не хочу, не хочу!!! — я прибавила скорость. Змей сложил крылья и рванул следом, как молния, как хищная птица, падающая на добычу. Там, где он пролетал, останавливались машины, люди выбирались из них, показывали вслед пальцами.

— Нет! — заорала я, чувствуя, как меня накрывает истерика, и впиваясь ногтями в ладони, обхватывающие руль. — Не хочу!

В голове вдруг наступила тишина и ясность. Змей был уже почти надо мной и снижался, выставив кривые лапы, — и я, понимая, что лучше умереть, что не вынесу ни разговора, ни звука его голоса, что случившегося слишком много для меня, — в каком-то жутком спокойствии дернула руль влево и вылетела с шоссе в воздух с обрыва, у подножия которого кипело ледяное море.

Меня вдавило в сиденье, я увидела, как стремительно приближается ледяная каша морской поверхности, — и, вцепившись в руль, зажмурилась от страха и завизжала. Автомобиль дернуло, меня подбросило вверх. Я открыла глаза: вокруг клубился, завывал, гудел ураганный ветер, и машина дрожала так, будто кто-то в ярости тряс ее, пытаясь сломать.

Так и было. Я неслась в клубах ветра над морем, а «Колибри» скрипела от разрушающей ее бури. Металл стонал и гудел. Покрылись трещинами стекла и рассыпались, в одно мгновение унесшись наружу. Загудела и рванулась вверх крыша — я задрала голову, щурясь от слез, холода и яркого солнца — никого там не было, кроме ветра. Он не касался меня, но буйствовал, со злостью рвал на клочки машину, терзал хлопающие двери, пока не оторвал и их.

— Прекрати! — закричала я зло. — Прекрати, Люк! Ты достаточно сегодня натворил!

Ветер взвыл с такой яростью, что я сжалась. Лопнул ремень безопасности — меня выдернуло наружу, в воздух, а под моими ногами летела вниз, в море, красная измочаленная машина. Я даже двинуться не могла: тело сжимали невидимые жесткие руки, и ураган нес меня обратно к берегу, и я орала ругательства, выплескивая весь страх, всю горечь, всю ненависть к человеку, который в одно мгновение уничтожил меня.

Меня опустили на дороге недалеко от замка — и, пока я приходила в себя, переживая тошноту и головокружение, вокруг перестали со скрипом и грохотом валиться от ветра высокие дубы и тополя, а передо мной из туманных струй соткался Люк, и глаза его горели белым. Он был одет.

Я размахнулась и врезала ему по лицу. Он перехватил мою руку, сжал плечи, затряс, заорал как сумасшедший:

— Дура бешеная! Как ты посмела!!! Как ты посмела!

— Одной бабой меньше, одной больше, какая тебе разница! — крикнула я в ответ, чувствуя, как сдавливает горло. — Ненавижу! Не смей меня трогать, не смей, Люк!

— Ненормальная! — он еще раз тряхнул меня и вдруг прижал к себе так, что я застонала — дышать было нечем. — Поверить не могу! Понимаю, почему твоя семья держит тебя под арестом, — ты сама для себя опасна, Марина!

— Не смей орать на меня! — прошипела я, давясь слезами. — Отпусти!

Он отстранился, словно оглушенный, помотал головой — глаза его приобретали нормальный цвет — и снова до боли сжал мои плечи.

— Дурочка, — яростно процедил мне в лицо, — какая же ты дура, Марина. Разве хоть кто-нибудь стоит твоей жизни? Как тебе вообще в голову это прийти могло?

Я не выдержала — разревелась, — и стояла, обмякнув, захлебываясь слезами и ненавистью, и выплакивала свой страх и свое дурное решение свести счеты с жизнью, и думала о том, что я могла быть сейчас уже мертва, как и ни в чем не повинный ребенок внутри, если бы не Кембритч.

Люк так и сжимал меня и молчал, пережидая мою истерику, и первый всплеск эмоций проходил, оставляя опустошение.

— Отпусти, — приказала я прерывающимся голосом, когда наконец смогла говорить. — Ты мне противен, Люк. Отпусти! Разойдемся по-хорошему. Ты прав, я сделала глупость, непростительную глупость. И когда решила быть с тобой, и когда дернула руль в море. Спасибо, что уберег меня. Спасибо. Я должна тебе жизнь. Именно поэтому я ничего не расскажу родным. Просто разойдемся, и все.

Кембритч чуть отстранился, взглянул мне в глаза.

— Детка, — проговорил он почти спокойно. — Я виноват. У меня достаточно бурное прошлое. Но я не изменял тебе, клянусь. Если хочешь, проверь меня менталистом.

Я молчала. Я больше не верила ему. Мне было противно и едко.

— Женщина, которую ты видела, — вдова моего партнера. Раньше… мы были близки, но потом все прекратилось. У нее двое детей, ее мужа убили, я обещал ей защиту и поэтому поселил в замке. И разговор у нас шел о том, что ей нужно переехать. Я не хотел, чтобы ты хотя бы на каплю усомнилась во мне.

— Твои руки у нее на заднице очень способствовали моему доверию, как и твой язык у нее в горле, — не выдержав, процедила я. — Скажи, что она сама на тебя набросилась. А ты отбивался.

— Звучит смешно, но это правда, — с раздражающей и немного растерянной иронией подтвердил Люк. — Мы уже прощались, она от избытка чувств решила меня поцеловать. Я опешил поначалу, потом отстранился. Марин… это недоразумение. Клянусь. Черт… я очень виноват. Прости, детка. Пожалуйста.

Я задумалась, прислушиваясь к своим ощущениям. Кембритч был очень убедителен. Я знала, что он умеет быть убедительным.

— Знаешь, — проговорила я, больше не делая попыток отстраниться, — а мне уже все равно, хотел ты ее или нет, любовница она тебе или нет. Достаточно того, что я видела. Я, может, и желала бы забыть и простить, но не смогу больше с тобой быть, Люк. Мне будет противно целовать тебя, у меня сейчас вызывают отвращение твои прикосновения, — я передернула плечами, глаза его сузились, и голос мой снова стал прерываться от сдерживаемых слез. — До этого… я шла сказать, что выйду за тебя, Люк, но теперь — нет.

— Марина, — сказал он потерянно, — ты обижена, я понимаю.

— Я раздавлена, — честно призналась я. — Уничтожена, Люк. Была любовь — и нет. Мне жаль, что это случилось. Мне жаль и тебя, и себя. И ребенка жаль.

Он непонимающе моргнул, затем сглотнул, опустил виноватый взгляд на мой живот. Руки стали мягче.

— Ты беременна.

— Да, — всхлипнула я жалобно.

— Поэтому ты хотела согласиться?

— Я бы согласилась в любом случае, Люк. Но не теперь.

— Я ведь тебя не отпущу, Марина, — уверенно сказал он. Я нервно засмеялась.

— А что ты сделаешь, Люк? Будешь держать меня силой? Заставишь выйти за себя? Так за моей спиной Рудлог. Начнется война. Попробуешь уговорить? Что ты можешь мне сейчас еще сказать? Да и вообще, — горечь моя переливалась через край, и желание сделать больно было нестерпимым, — с чего ты взял, что это твой ребенок? Что ты у меня был единственным мужчиной?

— А я не был? — внимательно спросил Люк, глядя мне в глаза. Я не смогла соврать — опустила ресницы, отвернулась.

— Я иду домой, Люк.

— Стань моей женой, Марина, — проговорил он настойчиво. — Несмотря ни на что. Мы переживем эту ситуацию. Я сделаю все, чтобы ты забыла.

Я засмеялась, оглянувшись на него.

— Ты меня не слышал? Я не могу, Люк. Мне противно.

— А как же ребенок? Ты думаешь, я позволю своему наследнику расти без отца?

— Не переживай, — сказала я, ядовито улыбаясь, — ты себе еще сделаешь, а я найду хорошего мужа и ребенку — прекрасного отца. Любой аристократ Рудлога сочтет за счастье взять меня в жены даже с десятью детьми.

— И ты пойдешь? — снова проницательно спросил Кембритч, не реагируя на мой яд, и я дернула головой и зашагала по дороге в сторону замка. Мне было так плохо, что хотелось только сбежать, и никакие слова не могли заставить меня остаться.

— Марина, — позвал Люк. — У Луциуса есть наши фотографии из Эмиратов.

Я, холодея, обернулась.

— Если мы сегодня не поженимся, вечером снимки будут во всех газетах Инляндии.

— Боги, — простонала я, сразу представив последствия. — Как ты… как ты допустил?

— Я виноват, — снова сказал он, играя желваками, и я словно воочию увидела, какими глазами на меня посмотрят Василина и Мариан, и что они будут мне говорить, и как начнут в народе сплетничать и про Ани, и про меня, и про всю семью Рудлог. Сжала кулаки, застонала от отчаяния.

— Все из-за тебя! Все из-за тебя, Кембритч! Боги… светлые боги…

Я опустилась на корточки, пачкая платье и белый плащ в грязи, закрыла лицо руками и снова заплакала. Услышала шаги — меня потянули наверх, и я зарычала, молотя Люка кулаками, куда попадала. Он перехватил мои руки, снова прижал к себе.

— Я не хотел, чтобы тебе стало известно, Марин. Не хотел. Детка… ты же знаешь, что я люблю тебя.

«Да, любишь. Но это ничего не меняет».

— Я и без этого добивался бы твоей руки…

Он много говорил — я не слушала, я рыдала. Потом слезы кончились, и я обессиленно прижималась щекой к его груди, принимая решение. Мне казалось, прошли часы — а Люк не шевелился.

— Я выйду за тебя, — сказала я сипло ему в грудь и вдохнула его запах, — а сейчас мне нужно привести себя в порядок и сообщить родным. Они ждут и хотят присутствовать на обряде. Ты можешь пригласить близких со своей стороны.

— Я рад, Марина, — с облегчением проговорил Кембритч.

— Но ты больше не прикоснешься ко мне, Люк, — спокойно продолжила я и подняла голову. В глазах его была усталость. — Я буду тебе женой, буду растить нашего ребенка — и на этом все. Надеюсь, у тебя хватит ума не афишировать своих любовниц. А к себе я тебя больше не подпущу. Не могу, Люк. Все. Все разбито. Брак наш будет либо на таких условиях, либо его не будет, и пусть все катится к чертям.

Он долго смотрел на меня, потом невесело усмехнулся, отошел.

— Я сейчас соглашусь на это, детка. А потом поговорим. Я сумею тебя переубедить.

— Нет, Люк, — грустно сказала я. — Не сумеешь.