9

– Вещи на кресло и вставай в центр комнаты! – скомандовала девушка-оборотень.

– Хорошо, масса Марина! Женя будет хороший мальчик! – вспомнив «Хижину дяди Тома» ответил я.

– Сам ты масса! Это у меня кость тяжелая, а так я могла бы и в балете выступать.

Я никак не прокомментировал это заявление, знал, что тема веса для девушек весьма болезненная. Молча сложил вещи и сладко потянулся, краем глаза наблюдая за Мариной.Никакой реакции, словно на рынке оценивала мясо.

Тяжелый случай! Рука почти не саднила, от вчерашнего происшествия осталась небольшая нашлепка на коже. Никакой сеточки, никакой паутинки – обычная родная рука, знал её уже больше двадцати лет. На груди тоже красовалась нашлепка, вчерашняя дорожка крови за ночь осыпалась мелкими чешуйками, лишь тоненькими контурами напоминала, где протекла медленная струйка.

В зеркале отразился подтянутый молодой человек, не Шварценеггер, но и не дистрофик. А эта даже внимания не обратила! Какой удар по самолюбию…

– Вставай в центр и расслабься, – проговорила Марина.

– Совсем расслабиться? А то я еще в туалет после твоих пирожков не ходил, – съехидничал я.

– Вот тебе не надоело казаться остроумным? Может, сделаешь паузу, сэкономишь шутки и подождешь, пока не появишься перед родителями? – бросила Марина.

Она проверила плотность запахнутых штор, закрыла входную дверь на замок, задернула межкомнатные шторки. Полутемная комната создавала интим, если бы ещё этот интим использовать… Да что такое со мной происходит? Мысли сами собой сворачивают с обыденности в альковные просторы.

– Всё понял, жду указаний, – выпрямился я.

Я напрягся пару раз, соматически расслабился, выдыхая с полным снятием напряжения.

– Расслабься и представь себе самого лютого врага. Того, кто тебе всегда переходил дорогу, при виде его тебя постоянно трясет, – нажимая на каждое слово, проговорила Марина.

Да вроде бы и не было таких. Я перебрал в уме всех ребят, с которыми так или иначе воевал – вроде бы сейчас ни к кому претензий не осталось. Попробовал копнуть глубже, дошел до детского сада, но тоже ничего не вышло: за лопатку уже отомстил, а что сломали игрушку – так это не моя была.

– Не получается! Нет у меня таких врагов, – выдохнул я.

– Что, совсем никого вспомнить не можешь? – поинтересовалась Марина. – А не вы ли с ведарем в том году семерых положили?

– Нет, конечно же не мы! Там был черный зверь, получеловек-полупес. Вот он-то всех и погрыз.

Передо мной полыхнуло видение прошлогодних событий: сияющие ярче лазерной указки глаза, струйки крови из шей нападающих, оторванные руки. Меня передернуло от отвращения.

– А теперь посмотри на свою руку, – выдернул из воспоминаний девичий голос.

Ладонь вытянулась и покрылась шерстью, ногти уплотнились и посинели. Сквозь шерсть выглядывали подушечки пальцев, с каждой секундой мех густел и рос, словно трава при ускоренной съемке в телепрограмме о ботанике. Но вот она начала съеживаться.

– Продолжай думать, продолжай ненавидеть! – выстрел голоса.

Перед внутренним взором снова эти красные глаза, темнота и сырость. Снова крики боли и предсмертное хрипение. Я чувствовал, как по жилам забурлило напряжение, словно двумя руками схватился за незаземленные провода. Сначала легкое, потом напряжение увеличивалось, будто кто-то невидимый крутил рукоять настройки. Рвущие одежду лапы, хруст костей, мокрое чавканье огромной пасти. Меня уже колотило от бьющих разрядов. Я смотрел на Марину, сквозь неё, в ту самую промозглую осеннюю ночь. Черная шерсть лоснится на боках, согнутые ноги делают шаг ко мне. Окровавленные клыки оскалились в радостной ухмылке. Марина уменьшилась в размерах, а я уперся загривком в потолок и собирался расти дальше.

– Вот теперь ты стал симпатичнее, – сквозь оглушающий стук сердца в ушах, донесся голос Марины, – посмотри на себя в зеркало!

Я нагнулся к зеркалу шкафа, и на меня уставилась морда медведя, более плоская и клыкастая. Из-под черных брыл выскакивали белые клыки, более похожие на зубья бороны. Густая темно-бурая шерсть покрывала всё тело, сквозь неё проступали объемные мускулы. Вот теперь я мог посоревноваться и со Шварценеггером! Если он, конечно, тоже не оборотень.

Я улыбнулся этой мысли и в зеркале отразился оскал пугающей пасти. От вида огромных клыков я отшатнулся, и лапа сама ударила по отражению. Зеркало брызнуло миллиардом мелких осколков. Они застряли в шерсти на вытянувшихся ногах, осыпали мощную грудь, кольнули поджарый живот.

– Ну ты и засранец! – прокомментировала Марина. – Ты теперь мне зеркало должен.

– А ты мне должна нормальную жизнь, – вырвался из моей глотки хриплый рев. – Куда я теперь таким пугалом? Ни на дискотеку, ни на гулянки, только в армию.

– Я уже попросила прощения, – тихо сказал Марина. – Сделанного не воротишь, тебе остается просто смириться и научиться с этим жить. Либо попытаться лишить себя жизни, а это оборотню очень трудно сделать – слишком уж силен инстинкт самосохранения. Мне рассказывали, что другие пробовали и стрелять себя, и вешаться, но уворачивались в последний миг или рвали веревку. Самый оптимальный вариант это спрыгнуть с обрыва, но и то не факт, что разобьешься.

От её слов я успокаивался, и моё тело принимало первоначальный вид. Осыпались осколки зеркала с редеющей шерсти, руки и ноги уменьшились в объемах. Лицо чесалось, когда в него втягивалась шерсть. Так оно чешется при недельной щетине. Такой же зуд расползался по всему телу.

Я неожиданно поймал себя на мысли, что прикрываю пах руками – трусы не выдержали увеличения тела и упали тряпочкой на блестящие осколки. В таком положении очень трудно спорить или противоречить – вступал в действие психологический барьер стыда. Недаром же фашисты в Великую Отечественную допрашивали в основном обнаженных людей.

– Кинешь штаны? – смиренным тоном поинтересовался я. – А то боюсь, что потянусь за ними и откроется неприглядное зрелище.

Марина тоже обратила внимание на мои руки, взвизгнула и бросилась прочь из комнаты. Ей-то хорошо – она в тапочках, а мне пришлось со скоростью черепахи делать три шага по направлению к креслу, как йог вышагивал по битому стеклу. Всё равно три или четыре осколка полоснули по коже ступней. Пока надел штаны, еще пару раз наступил на пол.

– Ты всё там? – донеслось из кухни.

– Да всё я, всё! Неси бинт и йод, пока не истёк кровью и не уделал полностью твои замечательные дорожки, – крикнул я в ответ.

Марина принесла совок с веником и кинула мне моток ваты с пузырьком йода. Пока она убиралась, я обработал раны желто-янтарной жидкостью. Прямо идиллия получилась – она убирает дом, я зашиваю раны. Всё как в средневековье, когда рыцарь вернулся с похода и латает прорехи, а жена суетится по дому.

– Ночью пойдем в поле, там зеркал не будет! – пробурчала Марина. – Заодно и побегать попробуешь, а то пока и ходишь с трудом.

– В поле это хорошо, но мне бы домой надо. И так ночь не ночевал, родные забеспокоятся.

– Сегодня днем сходим к соседке, от неё позвонишь. Домой тебе пока нельзя, если тут я с тобой справлюсь, то там ты можешь всех порвать, – резонно заметила Марина.

Я вырвал из ноги ещё один осколок.

Днем мы вышли за калитку. Моя «буханочка» умылась утренней росой и по ней стекали вниз темные разводы. Дракон с дома Иваныча проводил нас насмешливым взглядом, его клыки по размеру подходили к моим, так что я буду знать, где взять запасную челюсть в случае чего.

На улочке никого не оказалось, поэтому пересуды за спиной Марине не страшны. Мне-то всё равно, а честь девушки может пострадать, если её увидят с другим мужчиной. Если рядом, то целовалась, если за ручку, то уже спала – злые языки всегда наготове и только ждут момента, чтобы вонзиться в жертву.

Возле дома соседки нас встретил скулящий песик. Окрасом похожий на лису, он поджал короткий хвост и всем своим видом выражал мировую скорбь. Застыв в калиточном проёме, он попытался рыкнуть на нас, но потом его неуверенные ноги понесли тощее тельце прочь. Отбежав на приличное расстояние, собачонок даже попытался тявкнуть пару раз. Я рыкнул в ответ, и скулящее ядро припустило прочь по улице.

Добротный дом встретил нас тишиной и каким-то будоражащим запахом. Он влезал в ноздри, манил и тянул к себе, неожиданный и резкий, словно выстрел в тумане, словно гром в феврале, словно… Кровь! Крупные красные шлепки вели за угол дома.