Глава 6

Мара

Музыка обрывается на высокой ноте, и свирель замолкает, словно подавившись. Аплодисменты гаснут, неуверенные. Наступает тишина, густая и липкая, как смола.

Я все еще чувствую жгучий след руки Вука на пояснице, влажный отпечаток дыхания на шее.

— Мара!

Голос матери режет эту тишину, как нож горло ягненка. Он звенит негромко, но с такой ледяной сталью, что у меня по спине бегут мурашки.

Я медленно отступаю от Вука, разрывая невидимую нить, что на мгновение связала нас в центре этого круга из любопытствующих, осуждающих глаз.

Вук не удерживает. Отпускает меня с едва заметной усмешкой в уголках губ.

Янтарный взгляд скользит по мне, обжигающий, оценивающий. Затем сын альфы разворачивается. Уходит к своему отцу и прочим волкам, бросив на меня последний взгляд через плечо.

Взгляд охотника, который лишь притворился, что отпустил добычу.

Мать стоит в тени, у нашего порога. Ее лицо словно высечено из камня. Она хватает меня за локоть, пальцы больно впиваются в кожу.

— Довольна? — шипит. — Довольна тем, что опозорила сестру? Посмотри на нее!

Я поворачиваю голову и вижу. Ясна стоит, прислонившись к косяку двери нашей горницы.

Ее прекрасное лицо искажено гримасой боли и обиды. По щекам текут слезы, оставляя блестящие дорожки на бледной коже.

Сестра смотрит на меня не с ненавистью, как час назад, а с горьким детским недоумением. Как будто я украла у нее любимую игрушку.

— Она плачет, Мара! — голос матери срывается на шепот, но от этого кажется еще страшнее. — Из-за тебя! Твоего эгоизма! Ты знала, что он для нее. Для избранницы. Для будущего стаи. А ты… ты что? Захотела потешить свое самолюбие? Показать всем, что можешь отбить жениха у сестры?

— Он сам подошел, — пытаюсь вырвать руку, но ее хватка слишком крепка.

— А ты могла отказать! Упасть в обморок! Укусить его! Сделать что угодно, лишь бы не танцевать с ним на глазах у всей деревни! Но нет! Тебе понравилось, да? Нравится, когда на тебя так смотрят? Как на последнюю…

Она не договаривает, но слово висит в воздухе. Шлюху. Я чувствую его горький вкус.

— Вук смотрел на меня, — говорю, и голос мой звучит хрипло и чуждо. — Не на нее! На меня! А если…, а если мы истинные?

Слова срываются с губ тихо, почти шепотом. Я и сама не до конца понимаю, что они значат.

Но я чувствую это. Глубоко внутри. Жгучую, дикую правду.

Мать замирает. Ее пальцы разжимаются, отпуская мою руку. Она отшатывается от меня, будто я внезапно покрылась язвами или заговорила на языке змей. Ее глаза, всегда такие строгие и уверенные, расширяются от чистого неприкрытого ужаса.

— Что ты сказала? — шепчет. — Мара… молчи. Молчи, глупая девочка! Не произноси таких слов!

Она смотрит на меня как на чужую. Как на проклятие. И этот взгляд ломает во мне последнее. Всю ту хрупкую стену, что я выстроила за эти годы.

Не могу больше здесь быть. В этой деревне, где я лишь тень сестры, проблема, недоразумение.

Разворачиваюсь и бегу прочь от площади. От огней. От матери с ее ужасом и сестры с ее слезами. Бегу в мрачные объятия леса.

Ветки хлещут по лицу, платье цепляется за колючки, но я не останавливаюсь. Ноги сами несут меня по знакомой тропе к реке, к нашему затону.

Падаю на колени у самой воды, далеко от деревни. Дышу, захлебываясь, рыдаю. Слезы жгучие, горькие.

Стыд и желание разрывают меня изнутри. Стыд за Ясну, слова матери. За свою «инаковость».

И желание… жгучее, постыдное, сладкое. Жажда его рук, взгляда, хриплого, грубого голоса.

Тело все еще помнит каждый мускул, каждое прикосновение. Между ног влажно и горячо, предательски пульсирует.

— Горит, — хрипло шепчу я, повторяя слова сестры. — Внутри все горит.

— Я знаю.

Голос возникает из темноты так внезапно, что я вздрагиваю и чуть не падаю в воду. Вук выходит из-за сосны, огромный и тихий, как сама ночь.

Янтарные глаза горят в лунном свете.

— Следишь за мной? — пытаюсь грубить, но получается жалко и скомкано.

— За тобой не нужно следить, — он подходит ближе. — Ты вся как сигнальный костер для меня. Я тебя чую за версту. По этому запаху… страха и ярости. В самом лучшем сочетании.

Он останавливается в двух шагах. Я не убегаю. Не могу. Скована его взглядом.

— Моя мать… — начинаю я, но слова застревают в горле.

— Твоя мать видит только то, что хочет видеть, — перебивает Вук. — Инструмент в твоей сестре и проблему в тебе.

— А ты что видишь? — вырывается у меня. Голос дрожит.

Вук делает последний шаг. Теперь он так близко, что я чувствую исходящее от него тепло. Слышу ровное, глубокое дыхание. Сын Альфы пахнет лесом, ночным ветром и чем-то притягательным.

— Я вижу силу, — говорит он тихо. — Которая не лезет наружу с пеной у рта. Она живет глубоко. И ждет. Я вижу огонь, который старательно тушат, но он только сильнее разгорается. Это сводит с ума.

Присаживается.

Медленно подносит руку к моему лицу. Шероховатые пальцы касаются моей щеки, стирают слезы. Прикосновение обжигает. Все тело напрягается, замирает в ожидании.

— Я не такая, как они, — шепчу, закрывая глаза. — Не такая, как ты.

— Я на это и надеюсь, — рычит мне в губы.

И целует меня.

Это не поцелуй из нежных сказок. Это атака. Завоевание. Губы Вука жесткие, требовательные.

Они не просят, они берут.

Одна его рука сжимает мой затылок, не давая отступить, другая обвивает талию, прижимая мое тело к твердому горячему торсу.

Пытаюсь сопротивляться, протестовать, с губ срывается лишь стон. Слабый, предательский стон.

Мир сужается до его вкуса, вина, ночи и дикой свободы. До жара кожи сквозь тонкую ткань рубахи. До твердого бугра внизу его живота, который прижимается к моему бедру, вызывая жгучее желание.

Я тону в этом поцелуе. Сгораю.

Когда Вук, наконец, отпускает мои губы, я дышу, как рыба, выброшенная на берег. Голова кружится.

— Я не могу… — начинаю, и на этот раз признание рвется наружу из самой глубины души, залитое слезами и отчаянием. — Не могу обернуться. Я… сломанная. Не оборотень. Не ведьма. Ничто.

Говорю это и жду. Отвращения. Разочарования. Холодной насмешки. Ведь Вук — наследник. Сильный, идеальный волк. А я — брак.

Но он не отталкивает. Наоборот, прижимает еще крепче к себе. Вук смотрит на меня, и в его глазах нет ни капли осуждения. Только все та же хищная жгучая заинтересованность.

— Сломанная? — хрипло смеется, и его смех похож на отдаленный раскат грома. — Ты не сломанная, Мара. Ты иная.

Проводит большим пальцем по моей нижней губе.

— Они все бегут за вожаком, воют на луну, подчиняются инстинктам. А ты… ты стоишь в стороне. С луком. Своей злостью. Упрямством. Ты борешься. Со всеми. И с собой. И после этого говоришь мне о слабости?

Его слова проникают внутрь, туда, где годами копилась боль и уверенность в своей неполноценности. Они не лечат. Они… воспламеняют!

— Меня не возбуждают покорные овечки, которых метят по первому зову крови, — его голос срывается на низкое похотливое рычание. Он наклоняется ближе, и его губы снова касаются моего уха. — Меня сводит с ума дикая волчица, которую нужно приручать. Которая может оставить шрамы. Такая, как ты. Идеальная.

И в этот миг я понимаю, что пропала. Окончательно и бесповоротно.

Потому что он видит меня. Настоящую. И хочет именно такую.