Глава 4

— Агата, — тихо говорит Кира, — Эрик, он изменился, возмужал, щетину отпустил! Я даже не сразу его узнала. Но что в нем не изменилось, он также пожирает тебя глазами, как и раньше!

Кира говорит что-то еще — я почти не слышу. Слышу только собственный пульс. Он будто стучит прямо в висках. Я медленно ставлю бокал на стол, чуть задевая край, и он звенит, как колокол в тишине.

Эрик всё ещё смотрит. Вижу, как его спутница говорит, оживлённо жестикулирует, смеётся. А он — будто камень. Ни одной искры в ответ. Только злость — глухая, тяжёлая, вязкая, как болотная вода.

Я слишком хорошо его знаю. Знаю, как он замирает, когда что-то не под контролем. Как хрустит суставами на пальцах, когда сдерживается. Он злится. Он ревнует.

И это… черт побери, приятно.

Пусть почувствует. Хоть сотую долю того, что прожила я, когда он меня бросил.

А теперь я здесь. Взрослая и сильная. И с красной помадой, которую он всегда ненавидел.

— Хочешь его добить? — шепчет Кира, склоняясь ко мне ближе.

— Чем? Улыбкой?

— Не знаю, может танцем с мужчиной за соседним столиком.

Я поворачиваюсь к ней с приподнятой бровью, но не успеваю ответить.

Эрик поднимается и вновь подходит прямо к нашему столику.

Тяжёлые шаги. Тот самый взгляд, от которого у меня когда-то пересыхало горло. Только теперь — нет.

— Привет еще раз, Агата, — говорит он, почти ровно, но я чувствую — голос ему подводит.

Я поднимаю глаза. И улыбаюсь. Без теплоты. Смертельно вежливо.

— Привет, Эрик.

Он переводит взгляд на Киру, кивает, и снова на меня.

— И давно ты вернулась? Чем занимаешься

— Достаточно. — Я облокачиваюсь на стол, будто неторопливо. Но внутри — как струна. — Что-то случилось?

Он будто запинается. Первый раз вижу его неуверенным.

— Ты… хорошо выглядишь.

Смех Киры звучит, как выстрел. Я не сдерживаюсь, улыбаюсь шире. В голосе — лёд:

— Спасибо. Свобода благотворно влияет.

Он щурится. Я вижу, как внутри него что-то вспыхивает, как будто слова вонзаются. Но он глотает это.

— Кто твой… — он косится в сторону соседнего стола, — знакомый?

Ах. Вот оно.

— Почему интересуешься?

Он сжимает челюсть.

— Просто… непривычно видеть тебя вот так.

— Как?

— Холодной. Чужой.

— Я давно уже чужая для тебя, Эрик. Привыкай.

Секунда тишины. Его спутница зовёт его из-за стола, звучно так, капризно. Он не реагирует.

— Ты ведь знаешь, Агата, — его голос становится ниже, глубже, — я всегда умел различать, когда ты притворяешься.

— А ты знаешь, что мне уже не нужно перед тобой притворяться?

Он хочет что-то сказать. Сглатывает. А потом вдруг — наклоняется ближе, и я ощущаю его дыхание у щеки. Голос — почти шёпот:

— Возможно, я не забыл тебя...

Я не отстраняюсь, а только поворачиваюсь и спокойно произношу:

— А я забыла. И тебе тоже придётся.

Он выпрямляется, молча. А после уходит. Резко. Спина напряжённая, шаги громкие. За его столиком снова шевеление, девушка капризно хмурится. Эрик — напряжён, злой, его челюсть ходит. Он не слушает Барби. Он что-то говорит ей сквозь зубы, хватает пиджак и уходит из кафе.

Кира присвистывает.

— Вот это было сильно. Ты его разорвала, слышишь?

Я не отвечаю. Просто медленно отворачиваюсь, подхожу к окну. Воздух кажется густым, как туман, и я буквально продираюсь сквозь него, чтобы отдышаться. Снаружи вечер — мутный, серый, как смятая бумага. А внутри… внутри всё трещит.

Маска держится. Снаружи я спокойна, собрана. Но внутри — вулкан, который то вот-вот рванёт, то вдруг замирает подо льдом. Меня кидает из жары в ледяную стужу, как в лихорадке. Это отвратительно. Это пугает.

Эрик… после всего. После предательства, после той бездонной тишины, когда он просто исчез, оставив меня в обломках нашей общей жизни. После боли, от которой я думала, не встану. Он не имеет права… Не должен больше ничего во мне трогать. Ни сердца, ни мыслей.

Для меня его больше нет. Я сама это решила. Я выжгла его из себя.

Так почему? Почему эта дрожь в груди? Почему я злюсь и волнуюсь, как девчонка на первом свидании?

Меня трясёт не от холода. От ярости. От обиды. От того, что он всё ещё может влиять на моё дыхание.

И это — самое страшное.